Александр Абаринов - Шапка и другие рассказы

«Красавец!», – поправил кобуру Шашков, когда я доложился. «В параллельных брюках! Тут за тебя вторую неделю люди лазят по сопкам!» Мне стало стыдно за свои гражданские брюки. Параллельные.

Я крутил его пустую пачку «Беломора», слушая Шашкова. Отпуск закончился.

Весь дивизион – кроме караула, был брошен на поиски ефрейтора Щербины, бойца моего взвода.

Высокий, симпатичный хлопец из Харькова появился во взводе за день до моего отпуска – из соседней части. Пока я валялся по путёвке в Бердянске, Щербина застрелил и. о. комвзвода сержанта Сергеева и, как было написано в ориентировке, «будучи в карауле, самовольно оставил пост, расположение части и скрылся, имея при себе АКМ, штык-нож и два магазина с патронами к АКМ».

В день моего приезда Щербину в трикотажном спортивном костюме и без оружия задержали за сорок км от части в посёлке с поэтическим названием Полярные Зори – и поместили на гауптвахту.

Понятно, что последующие дни были покрыты стыдом, ебуками и иными проклятиями.

«Хвинны, товарыши охвицеры, в буссоль дывляться на цей советский взвод и смиються!», – вращал полесскими глазами командир дивизиона. «Не чучмек, нет – нормальный! Оператор прибора управления артиллерийским огнём, га! И шо имеем? А если бы сместил основное направление, снаряд пишов за границу и вся боротьба за мир до спыны!», – кричал Гуменюк, тыча пальцем в Политбюро ЦК КПСС, с укоризной рассматривавшее меня со стены Ленкомнаты.

Вокруг меня образовалась пустота. Я стоял на дне Марианской впадины, воздух закончился. Свет не проникал. Голоса пропали. Холодно. Сыро. Одиноко.

Круглолицый сержант Сергеев улыбался мне, покойник – лишь закрою глаза.

Возможно, именно тогда я научился писать большое количестве бумаг; их были сотни листов, на одну грустную тему. Я умудрился рассказывать о судьбе каждого воина на одной странице тетради в клеточку. Описывал позитивные изменения за прошедший год – сколько лычек пришито, и сколько суток мы провели в караулах, охраняя на лютом морозе или в окружении голодных комаров военное имущество страны. Суммировал количество подъёмов переворотом и слаженные действия при подъёме по тревоге. Перечислял благодарности, генеральские отметки в Книжке артиллериста о проведенных стрельбах.

Просто палочкой-выручалочкой стал подвиг мл. сержанта Шимона В., который, будучи в отпуске, вытащил из горящей закарпатской хаты старушку. Я беззастенчиво приписал это высокому уровню воспитательной работы во взводе.

То, что в моё отсутствие быльцем кровати безо всякой причины, просто за косой взгляд в сторону сержанта, был избит закрытый теперь на «губе» Щербина, узнали и без меня. Был конфликт, завершившийся трагически.

Взяв солёных огурцов размером с гильзу от снаряда, разломав на газете на белоснежные ломти копчёную зубатку и покромсав пшеничный кирпич, я – с друзьями своими Пашей Морозовым и Лёней Бойко, у которых пока ещё никто не ушёл с автоматом в тундру, сидим на замшелом камне, которому миллион лет и смотрим на разлив Белого моря – разлив.

Красота!

В последующий за описанным выше происшествием квартал мой взвод был объектом пристального внимания всех вышестоящих; они наведывались с моими дивизионными командирами в любое время суток и проверяли содержимое тумбочек, конспекты работы В. И. Ленина «Военная программа пролетарской революции», наличие ножных полотенец и «боевых листков»; они скребли ногтем изображения ГДРовских девушек с бабеттами на голове на дембельском чемодане мл. с-нта Васи Тютерева и сонно листали мои конспекты по тактике.

Я исходил на радушные улыбки, но был в отчаянии. Это было точное воплощение в жизнь довольно избитого армейского лозунга — «чтобы служба мёдом не казалась»!

Мой почерк в объяснительных стал круглым и радужным – как и содержание бумажек. Я гладил проклятые галифе каждый день. Достиг высот декламаторского искусства и нужного тембра в отдании рапортов при встрече проверяющих разного калибра. Мои планы занятий с бойцами просились на центральный вход Министерства обороны; я уже представлял, как сам Маршал Гречко А. А. склонится однажды над ними и кивнёт порученцу: «Орден Ленина и холодильник ЗиЛ!»

Однако блокада и последующие санкции продолжались, и я уже смирился с тем, что это до конца моих армейских дней – если бы не случай.