Виктория Черножукова - Частные случаи ненависти и любви

В конце восьмидесятых, когда «Титаник» Союза неожиданно дал течь, Герман громко покинул КПСС, причем выбрал наилучший момент: ни раньше ни позже. Он сошел с тонущего корабля с достоинством, до того, как впавшие в панику люди начали топить друг друга в надежде обрести спасение за чужой счет.

В новой Латвии на руинах прежней идеологии немедленно проклюнулись и зазеленели свежие ростки – срочно понадобились опытные садовники. И Герман, будучи безусловным латышом, органично, без особенных колебаний принял новую идею. Из правоверного коммуниста он превратился в искреннего национал-либерала. Он по-прежнему преподавал в Латвийском университете, но вместо истории международного коммунистического движения стал читать лекции по теме «Латышский народ в период советской оккупации». Он искренне считал, что это его моральный долг – долг человека, пережившего в детстве сибирскую ссылку – изобличать советские зверства. Предыдущий период его жизни – под сенью кафедры научного коммунизма – как-то стерся и забылся. И другие не поминали Герману советское прошлое. Хотя бы потому, что так жили многие. Фактически Латвией правили бывшие обкомовцы, отрекшиеся от прежних идей и «переобувшиеся» в «национальные патриоты».

За двадцать семь лет независимости Герман выпустил три или четыре книги, посвященные проблемам политики СССР в Прибалтике; активно продвигал идею компенсации, которую должна выплатить Латвии Россия как преемница Советского Союза. Он давал интервью самым разным СМИ в качестве «признанного эксперта», «видного ученого-историка» и считался непререкаемым авторитетом в любых вопросах, связанных с оккупацией. Он не был националистом, а потому его мнение считалось независимым и научным.

Лиза догадывалась, что дед не идейный. Ни раньше, ни теперь не существовало в его жизни таких убеждений, ради которых он стал бы жертвовать бытовым комфортом. Возможно, поэтому он легко приноравливался к обстоятельствам и был любим всякой властью. В общем, Лиза практически не сомневалась, что архив Германа будет предсказуемо скучноват: «Записки убежденного конформиста».

Она осторожно вытряхнула на стол содержимое верхнего ящика. Бумаги оказались на трех языках: латышском, английском и русском. Английский, как воспитанная барышня, Лиза знала вполне, да и латышский – прилично, все благодаря Айе, которая, наученная жизнью не питать иллюзий относительно будущего, не исключала возможность смены российского гражданства на европейское и хотела, чтобы у дочери, если что, не возникло проблем с ассимиляцией. В Петербурге, конечно, в латышском языке особенно не попрактикуешься, но навещая деда, Лиза не упускала случай закрепить навык.

Большая часть документов была аккуратно рассортирована по толстым папкам и, скорее всего, представляла собой материалы к лекциям Германа: брошюры, тетради, отдельные исписанные листочки из блокнота. Там же хранились документы и записи, относящиеся к расчетам оккупационной компенсации.

В других ящиках лежали черновики дедовых работ по истории Латвии: Первая Республика, война за независимость, империя, остзейские немцы, шведы, герцогство Курляндское, Ливонский орден, древние латышские княжества… Она пролистывала записи, не углубляясь в подробности.

«Что я тут делаю? – она начинала злиться. – Инта всерьез думает, что я буду тратить свое время на разбор этой макулатуры?!»

На последнем, нижнем правом ящике Лизино терпение лопнуло. Ничего сверхценного про тридцатые – сороковые, на что туманно намекала Инта, в бумагах не было.

Лиза выбралась из-за стола, потянулась. Эта бессмысленная возня поглотила целый день! Она сердилась на маму и на Инту, хотя Инту обычно всегда жалела. У той не было близких родственников – одна на свете. Илзе – Лизина родная бабушка, в честь которой ее и назвали – умерла, кажется, году в девяностом. Мама тогда училась в Ленинградском университете на журфаке, и отец там же, в аспирантуре… Мама много лет не могла успокоиться, что дед снова женился – не могла смириться с мачехой. Поэтому, наверное, не вернулась в Ригу, а осталась в Петербурге с папой… Лиза почувствовала жалость к Инте и одновременно пощипывание совести: неужели так трудно посмотреть в этот дурацкий последний ящик ради бедной одинокой старушки?!

В ящике – слава Макаронному Монстру! – обошлось без папок. Вместо них на дне лежал старомодный черный дипломат – такой большой, что Лиза с трудом вытащила его наружу. И сразу же выяснилось, что он заперт. Интрига! Что, интересно, дед мог так тщательно прятать в собственном доме? И от кого? Под двумя-то замками!