Виктор Стасевич - Плетущий небылицы

− Привет, Ус.

− Здорово, китобой, − хмуро произнёс ротан. − А грустный я не поэтому, просто как-то жалко пропускать осень.

− А зачем тебе пропускать осень? С какого айсберга? − изумилась требуха. − Ты же не кикимора болотная, не водяной, в спячку не впадаешь. Вся осень твоя.

− Всё правильно, только я с Тяем улетаю на погоняло.

− Кто? − Ус чуть не села от удивления.

− Ты? − не меньше поразился сам скрыга.

− Да, − скромно согласился ротан, − можете спросить его.

− Можете даже не спрашивать, − махнул рукой Хтырьтебя, − мы уже оформили все бумаги, так сказать, формальности позади. Кстати, Тяй, тебе тоже нужно подписать пару бумажонок.

− Мне тоже, − Тяй был настолько смущён, что не мог сдвинуться с места. И даже когда вышел панцирь Кетмень, поздоровался со всеми и, приобняв требуху (полностью её обнять вряд ли кому удалось бы), склонил голову на её широкий живот – это не произвело должного впечатления. А Ус светилась и ласково поглаживала голову своего возлюбленного.

− Как так? − не понимал Тяй происходящего.

− Да видишь ли, − растерянно начал говорить ротан, − я подумал, что тебе будет трудно одному, скучно.

− Что вы говорите?! − воскликнул нанимала. − Как можно скучать в окружении таких великолепных созданий, как порхающие цветы, они же бабочки.

− Не про то разговор, − обиделся ротан, − я имею в виду близких друзей. Без них трудно в таком мероприятии, как перегон бабочек. Вот я и подумал…

− И меня про это не спросив… − вздохнул Тяй.

− Ты не рад?

− В общем, конечно, рад, но как твоё хозяйство?

− Ничего, перетопчется, хотя на всякий случай я попросил Дуську присмотреть за ними.

− Интересный поворот, − задумался нанимала, − сова приглядывает за мышами и воробьями.

− А что тут интересного? – пожал плечами ротан и сурово посмотрел на Хтырьтебя.

− Нет, я просто подумал, что ведь совы ловят мышей, и всякое прочее…

− Ловят вне моего дома, а под крышей они очень даже дружны. И мне кажется, она их окружит материнской заботой.

− Я тоже с тобой согласен, − спешно согласился с ним нанимала, − иногда для расшалившихся мышей нужна материнская строгость.

− Что вы всё о мышах да совах, − требуха нежно отодвинулась от панциря и достала из-под фартука вязанные носки. − Это тебе, Тяюшка. А то, что Пупырь с тобой отправится в перегон, я не знала, поэтому у меня нет ему дорожного подарка, − она виновато развела руками.

− Подожди, дорогая, − сказал Кетмень, − у меня есть славные перчатки, в самый раз для перелётов.

− Ох, Кетмень, − потряс головой ротан, − ты уже требуху называешь «дорогая»?

− А что тут странного? − буркнул панцирь. – Она теперь моя невеста, мы решили зимой пожениться.

− Вот те раз! − Тяй почесал за ухом.

− Да, − игриво проговорила требуха, − и тебе, Тяюшка, большое спасибо за это. Открыл мне глаза.

− Вообще, это не я, а Пупырь увидел, что вы неравнодушны друг к другу.

− Неужели?! − всплеснула руками Ус. − Но ты же мне об этом сказал.

− Да, но первым был Пупырь, он у нас глазастый.

− Всё отлично, всё прекрасно, − затараторил нанимала, − я всех поздравляю, но, к сожалению, времени осталось в обрез. Пора улетать, сегодня отбывает последний недельный дирижабль, вам, друзья мои новоиспечённые погонщики, места уже забронированы, так что прощайтесь с молодожёнами – и в путь.

На Лысой поляне у старого дуба без вершины (когда-то молния посчитала его рост великоватым) пришвартовался дирижабль. Туда они шли, казалось, целую вечность. Суматохой, прощанием, советами, дружеским похлопыванием по спинам, просьбами, всхлипами был наполнен этот, в общем-то, короткий путь. Тяй надеялся тихо, без шума удалиться к своему месту назначения, но многие окружающие его жители и знакомцы узнали, что он стал погонщиком и отправляется в своё первое путешествие. Они выходили на дорогу, ведущую к поляне, чтобы попрощаться с ним, но, как выяснилось, ещё и с ротаном. Последнее обстоятельство привносило дополнительные охи, с оттенками удивления и восхищения, что также сказалось на скорости их продвижения. Когда до поляны оставалось не больше сотни метров, Хтырьтебя уже нервно заламывал руки, тёр свой и без того покрасневший нос, вскрикивал, постоянно говорил, чтобы народ не толпился на дороге, и, подпрыгивая, махал руками капитану дирижабля грейту Мистралю.