Виктор Стасевич - Плетущий небылицы

Тяй подошёл к покосившемуся крыльцу ротанова дома, как обычно, посмотрел на обильный мох, покрывший неровную крышу, потоптался у двери, вдохнул полной грудью прелый запах старых досок и, рассматривая многочисленных улиток, облепивших листья дикого винограда, потянул ржавое кольцо. Дверь неохотно подалась, соскребая накопившуюся слизь с порога, и, выдохнув сырость и домашний шум ручья, отворилась.

Убранство дома Пупыря было незатейливым, за исключением многочисленных перекладин под потолком, где в одном углу шумной компанией расположились голуби, в другом нахохлились воробьи, а в третьем с умиротворяющим спокойствием потребляли дневные сны летучие мыши, повиснув головой вниз, прикрывшись полами своих кожистых крыльев. Тяя всегда интересовал один вопрос: а сны им приходят тоже верх тормашками, – но никто ему так и не ответил. Ротан отмахивался, а мыши смущённо хихикали. Четвёртый угол был пуст, вернее, в настоящее время он был не занят. Там изредка располагалась сова Дуська, но она существо сумеречное, уж не говоря про её таинственность.

Тяй застал Пупыря за странным занятием, тот с самоотверженностью средневековых юных принцесс распарывал на тонкие полоски свою простынь. Cкрыга подошёл к пыхтевшему ротану, посмотрел на результаты его деятельности и присел на краешек просторного стула.

− Ты, случаем, не заболел? − с сочувствием спросил срыга Пупыря. Не получив ответа, Тяй предположил: − Может, после дождя тебе ручьём нашумело в голову?

− Нет, − буркнул ротан и с удвоенной энергией принялся кромсать ткань. Неожиданно, после короткого молчания, он возмутился: − Эти летучие мыши – настоящие коммунальные бестии! Видишь ли, я тут в добрых сердцах решил привязать красную тряпочку к лапке своей подружке Дуське, она вчера залетала на огонёк поделиться совиными новостями. Так вот эти кожаные кошельки заявили мне, что я не компанейское существо.

− Всё так серьёзно? − забеспокоился Тяй.

− А то как же! − неопределённо возмутился Пупырь. − Они, видишь ли, тоже эстеты и эстетки. Они, видите ли, общественно-стайные образования, порхающие в сонливом пространстве звёздного неба, поэтому им подавай такие же отметины. А где я им найду столько тряпочек? Вот тут-то мне и пришла мысль, − ротан с гордостью посмотрел на скрыгу, − употребить на мышиные нужды мою простынь. Хорошо, вдвойне хорошо, что ты пришёл, можно сказать, вовремя: я как раз дорезаю последнюю полоску, теперь осталось подвязать эту кожгалантерею и со спокойной душой двигать в «Гнездо гнувливого Растягая», где сегодня я обязательно закажу две тарелки мухоморов и валавастиков в медовом сахаре. Вот так! А если ты не бросишь друга в беде и поможешь ему расправиться с трудностями жизни, то думаю, что тебе караси с авоськиной кашей гарантированы.

− Звучит заманчиво, − отрешённо пожал плечами Тяй.

− Ты какой-то сегодня особенно кислый. У меня от одного твоего вида тухнут кончики волос. Опять с Мулохой навздыхался?

− А, э-э-э…

− Ох, уж мне эта любовь с морковкиным пирогом, да брось ты к ней ходить! Она тебя в понюшку соломенной махорки не ставит, а ты всё вздыхаешь…

− Ну не скажи…

− И не буду говорить, но меня интересует один вопрос: а если бы она тебе ответила взаимностью и сказала: «Тяй, растакой ты такой, я тебя люблю» – что бы ты делал? А?

− Я бы… − У скрыги дыхание остановилось и возвращаться не собиралось.

− Вот и я о том же, − вздохнул ротан и добавил примирительно: − Рухнул бы как трухлявый мешок с имбирными опилками. Ладно, не будем о грустном, лучше помогай, скоро эта бестиария проснётся, тогда ни один мухомор в глотку не полезет. Приступаем!

− Ты иногда такое загнёшь, что с перепугу тебя не поймёшь. Какие опилки? Какой имбирь?

− Нечего понимать, пусть твоя голова, перегретая солнцем и затуманенная дымом Мулохи, рождает светлые мысли о еде. А сейчас бери ножницы, я начну подвязки раздавать – время не ждёт, оно постоянно куда-то торопится, спешит, стоит остановиться, как опоздаешь.

Ротан сунул Тяю ножницы и остатки недорезанной простыни, сам, схватив охапку ленточек, пошёл в мышиный угол дома. Вернее, летуче-мышиный угол потолка, ведь на полу его дома все углы принадлежали мышам, только не летучим, а совершенно обычным, бегающим где попало. Пупырь посмотрел на висевшую ораву летучих мышей, аккуратно поскрёб крылышко одной из них, потом потянулся и сладко зевнул, растягивая рот до невообразимых размеров. Вздохнул и, осторожно сняв одну из мышей, принялся напевать ласковые колыбельные припевки, его любимые, бабушкины.