Анна Пушкарева - Я ждал тебя…

Он всю жизнь был одиноким и никому не нужным, – так что же случилось с ним сейчас? Он перестал справляться с гнетом своего одиночества? Он держался из последних сил, и ему чудом удавалось не сорваться. Антон чувствовал себя таким усталым, как будто по его следам несколько дней к ряду шли преследователи, а он бежал от них, бежал, как старый волк, и совсем выбился из сил. Вместо дыхания из горла – сиплый хрип.

Он вернулся к себе в каморку по обыкновению за полночь. Стены в его комнатке снова плакали. Он машинально взял в руки тряпку, занес ее вверх, но не выдержал и повалился навзничь. Хорошо, что под ним оказалась кровать; Антон выключился сразу, не отдавая себе отчета, что надо бы переодеться и лечь в более подходящую позу. Он лежал на животе с неестественно вывернутыми руками и далеко выброшенным вперед подбородком. Его позвоночник изогнулся какой-то невероятной дугой. Но у Антона не было сил, чтобы пошевелиться; он вообще перестал что-либо понимать. Не чувствовал он и того, как из его левого глаза выбралась и шустрой змейкой побежала по щеке слеза. Все остальные чувства ушли, оставив место одному-единственному желанию. О Боже, как ему хотелось, чтобы на этом свете нашлась хотя бы одна душа, которая любила бы его!..

…Лет пять назад с Антоном случилось одна история, которая до сих пор не давала покоя его сердцу. Стояла осень, и он сгребал опавшую листву в глубине сада, у решетчатого забора. За решеткой кипела, шумела, разливалась совсем другая жизнь, куда-то спешили прохожие, им не было никакого дела до Антона. Антон старался не обращать внимания на этих людей, но рассматривал каждого из них исподтишка против своей воли. Они волновали его, завораживали, были для него, словно пришельцы из другого мира. Он пытался представить, по каким делам спешат они, кто ждет их дома, кто любит их. Он так хотел, чтобы хоть кто-нибудь из них остановился, обратил на него внимание, спросил, как у него дела. Когда он разговаривал с кем-то в последний раз? Антон не мог даже припомнить. Не так, чтобы по работе перекинуться парой фраз, а полноценно поговорить по душам… В его жизни такого никогда не было. Невысказанное за двадцать лет накипело внутри так, что он готов был взорваться, как проснувшийся вулкан. Антон стал замечать, что зачастую говорит сам с собой вслух, – и очень смущался от этого.

Вдруг к забору с другой стороны подошла женщина и, улыбаясь как-то приторно-сладко, поманила его к себе, не кистью даже, а кончиками пальцев. Очень это у нее вышло кокетливо, хотя кокетливость абсолютно не шла ее облику. Антон замер, потом нерешительно оглянулся вокруг, – может, она звала не его, а кого-то другого…

– Тебя зову, тебя… – подбодрила его женщина. Антон подошел, стараясь через железные прутья получше рассмотреть гостью. Она была невысокого роста, неопределенного возраста, ну лет, может, пятидесяти. Хотя… такие женщины, как она, стареют очень рано, могут и в двадцать быть совершенными старухами. По ее выродившимся чертам лица невозможно было сказать, была ли она когда-то красива. Лицо ее съежилось, заплыло, неприятно было видеть эти маленькие, красные, лихорадочные глаза.

Она была одета очень жалко, в старое пальто, от которого, было заметно, что оторван воротник. Дряхлые толстые нитки торчали в разные стороны, навевая грустные мысли. Антон скользнул взглядом вниз, и увидел, что она обута в калоши на босу ногу, и это – в середине октября… Но главное – запах… Он словно кулаком ударил Антона в нос. Это был запах застарелой мочи, перемешанный с водочным перегаром. Когда женщина открыла рот, Антона даже на приличном расстоянии обдало таким зловонием, что его затошнило.

– Что вам нужно? – спросил Антон в нерешительности. Ему хотелось поскорее уйти, но то, что он услышал от женщины, поразило его до глубины души.

– Сынок, сыночек! Наконец-то я тебя нашла! – женщина принялась хныкать, картинно утирая согнутым, слегка кривым и узловатым пальчиком навернувшиеся на глаза слезы. У нее были длинные ногти, с остатками уже почти облупившегося красного лака, – и как только Антон увидел эти ногти, его словно кипятком обдало, – и он уже не мог смотреть ни на что другое…

– Я – твоя мама… – продолжала причитать женщина и разразилась исповедью про то, как его у нее отняли, как долго и тщетно она его потом искала. Похоже, она была не совсем трезва, но Антон бросил свои дела и жадно внимал каждому ее слову. Из складок жалкого пальто женщина выудила черно-белую фотографию какого-то ребенка и теперь легонько тыкала в нее Антону; тот скользнул по снимку взглядом. Изображенного на нем ребенка Антон не знал, как не знал и того, как сам выглядел в детстве. У него не сохранилось никаких фотографий, ничего, что связывало бы его с родной семьей. И вообще, история его рождения и первых лет жизни уже настолько размылись в его памяти, что Антон и не верил, что когда-то был маленьким.