Алина Талалаева - Ямма №6 (12)

– Вы снова все наизнанку выворачиваете.

– Да неужели?! Доктор, вот у вас дети есть?

– Нет.

– Естественно. Чё это я хуйню-то спрашиваю? Будь у вас дети, вы бы иначе рассуждали… Но давайте представим, будто бы есть. К примеру, дочка.

– И?

– Ответьте мне тогда, каково бы вам было с вашей маленькой дочкой по улице гулять, когда там педрилы свой блядский парад затеяли? Нормально это, если ребёнок ваш на череду мужских стояков насмотрится? Или, может, вы ей станете глаза рукой прикрывать? Это, по-вашему, свобода и независимость? А педофилия, которую ныне на Западе поощрять начинают?

– Очередные ничем не подтверждённые слухи.

– Слухи? Доктор, мы с вами прекрасно знаем, что всё начинается со слухов. Слухи – это население так подготавливают-де пускай заранее выкричатся, перетрут, успокоятся. И когда слух обернётся реальностью, всем уже будет до одного места. Но педофилия! Доктор, вы, может, тоже считаете это нормальным? То есть если вашу дочку жёстко выебет какой-нибудь мужик – типа того урода в подвале, – получается, вы ему и слова не скажете? Это же притеснение его прав и свобод, верно? А вы, как и все прочие, за свободу умереть готовы. Так что, как ни крути, это всего лишь слова, которыми мир прикрывает свои низменные потребности. Так справедливость оборачивается кровавой баней, свобода – вашей ёбаной толерантностью, вера – взрывами в метро, ужранными в хлам попами и всевозможными жадными до чужих квартир сектами, любовь – извращениями, искусство – порнухой. Поэтому не удивлюсь, если режиссеры, которые такие вот фильмы снимают, тоже поголовно извращенцы.

– В любом случае они не преступили черты.

– Бросьте! Какая, нахуй, черта?! Нет никакой черты! И безумцы они точно такие же, как я… Или, может, все наоборот, доктор? Может, я-то как раз нормальный, а? Просто слегка опередил своё время? А ещё не боюсь свои мысли вслух на людях высказывать. Действовать не боюсь. Ага? Вот уверен, что все эти режиссеры, будь у них достаточно смелости, с удовольствием бы воплотили свои фильмы в реальность. Да и как знать, может, воплотили? И не раз! Сколько подобного уже слышал обо всех этих писателях, киношниках, музыкантах всяких – и-де наркоманы они, и жен смертным боем бьют, и малолетних совращают, а то и похуже чего вытворяют. И чё в итоге? Кумиры! Легенды! Звёзды, блять! Вся молодёжь на них с открытыми ртами смотрит. А ведь на деле они нам свои больные фантазии демонстрируют, мы же в этих ужасах себя обнаруживаем.

– Любопытная мысль, – бормочет психиатр.

– Вот вы, доктор, как думаете, чем людей так моя персона заинтересовала? Полагаете, они справедливости ищут? Да будет вам! Они на себя глядят, им интересно всё! Ведь в моих делах их потаённые мыслишки и запретные желаньица таятся. Плевать им, что со мной станется, – об этом только если родственники убитых и пекутся. Остальные мою работу оценивают, завидуют, а то и примеряются. Ведь я смог, а они нет. А мораль – это всего-навсего очередное слово, доктор. Есть лишь одна-единственная мораль – мораль Бога. Но она, увы, там, на небесах властвует. К нашему бренному миру никакого отношения не имеет. Один раз только нас и коснулась – это когда потоп великий свершился.

Психиатр явно оживляется.

– А вы, Николай, верите, что попадете в рай?

– Рай? – Какое-то время раздумываю над его вопросом, после пожимаю плечами. – Так разве ж для каждого он не свой? Может, для кого-то и ад будет раем – тем более в современном свихнувшемся мире. Не считаете? Неужто для любителя своё тело истязать геенна огненная с чертями рогатыми раем не покажется? Это ещё как посмотреть. – Улыбаюсь. – В данном случае уникальной истины попросту нет.

– Расскажите подробней об истине, – просит психиатр, и глаза его вновь блестят странным блеском.

– А чё вам рассказать, доктор? Поймёте ли вы смысл моих слов? Хватит ли у вас выдержки? Вы ж неверующий, верно? Во Христа не веруете, так?

– Не верую. Я прагматик, атеист.

– Звучит-то как важно! ПРАГ-МА-ТИК, А-ТЕ-ИСТ! Тот, кто ни во что не верит. Только если в умные слова, ха-ха! Интересно жить так, наверно. К чему вам тогда моя истина, доктор? Если вы прагматик и атеист. Вы ж не услышите меня, не поймёте.

– Вы всё равно попробуйте.

Молча смотрю на него, пока до меня вдруг не доходит, чего ему на самом деле надо.

– А может… – спрашиваю, – может, вам лучше об убийствах рассказать? Чё это вы взгляд отводите? В яблочко я попал, верно? За этим вы сюда притащились? Молчите… Что ж, молчите дальше. А убийства… Это как у того зверя дикого – один раз человечьей крови отведал, и всё. Засосало! Сами посудите, мы с младых лет приучены к тому, что человек рядом – он есть. Он как солнце или небо. Смерть же всегда где-то в стороне ошивается. Мы не думаем о ней, хотя и допускаем её наличие. Допускаем, что несчастный случай может приключиться или, скажем, на старости инфаркт хватит. Но в большинстве своём человек уходит из нашей жизни не мёртвым телом, а живой – в другой город уезжает, на другую квартиру, сбегает к другому мужчине или женщине. Так или иначе, но он жив! И, шагая по улице, вы смотрите на толпу вокруг: вы их не знаете, не понимаете, вам поебать. Но! В ваших глазах они есть стабильный живой поток. Они пройдут, и вы никогда больше их не увидите. И потому они словно бессмертные, ведь вам абсолютно похуй на них. А ещё потому, что они вам незнакомы. Они – люди, но как бы и не люди вовсе. Конечно же, человек не комар на стене, которого прихлопнул и забыл. Нормы, морали там всевозможные – они твердят, что человечья жизнь бесценна. Вы смотрите телевизор, читаете газеты. Там вечно треплются об убийствах, происшествиях, терактах – как вон недавно случился, – катастрофах всяких и бандитских разборках. Перечисляют количество жертв. Но для вас они словно в иной реальности. Это не люди – это… ну… ячейки информации, что ли. Цифры в таблоидах. Смерть же где-то с боку-припеку. Не больше. Она бутафорная, ненастоящая. Вы знаете, что столько-то погибло, но не воспринимаете это всерьёз. Нет, мозгом, может, и воспринимаете, но вот сердцем, душой… Только если в целом. Как факт гибели кого-то там. А ещё вы убеждены, что никогда не убьёте человека. С оговоркой – за просто так не убьёте. Достойный повод ведь снимает все преграды, развязывает руки. Человеку нужно либо оправдание, либо хорошая ширма, чтоб раскрыть свою сущность. В остальное время он и вы – все-все! – ни на секунду не допускаете мысли об этом. Так как привыкли, что жизнь человека бесценна. Но так ли оно на самом деле? Семь смертных грехов – чё там на первом месте, а? Гордыня или чревоугодие – у кого как. А если заповеди вспомнить? Не убий – оно где-то на пятом затесалось, а то и на шестом. Но и об этом вы не думаете, ведь вы ПРАГ-МА-ТИК, А-ТЕ-ИСТ! Без веры в Бога, без веры во что бы то ни было. Всегда в стороне, всё вас не касается. Моя хата с краю и так далее. Остальное – всё те же цифры в таблоидах. Поэтому вы, как и всё наше общество, слабы. Вы изначально слабы и прячетесь. Вы сидите, окутанные нормами сраной морали, вашей толерантностью и прочим умным дерьмом, и боитесь собственных мыслей. Порицаете, либо же восхищаетесь храбростью тех озабоченных режиссёров, снимающих изнасилования и всевозможные извращения. Кричите: «Браво, как смело!». Но ничего больше не делаете. Вы настолько слабы, что гоните прочь собственные мысли, считая их ужасными, отвратительными. Но… признайтесь, разве вы никогда не задумывались, каково это – лишить человека жизни? Не рисовали себе, как бы и при каких обстоятельствах это произошло? Что может послужить должным поводом для такого поступка? Как вы будете жить с этим дальше? А теперь ответьте – что конкретно пугает вас больше всего, что сдерживает, когда вы думаете об этом? Ну? Правильно! Одна-единственная глупость – страх наказания. Вам тупо страшно, что вас отыщут, поймают, запихнут в клетку и позже казнят. Вы боитесь только этого. Ничего больше! Вы боитесь этой самой навязанной вам морали, боитесь настолько, что избегаете даже мысли о том, как её преступить. Тем не менее это не мешает вам врать направо-налево, подставлять конкурентов на работе, может, брать взятки или колошматить жену, смотреть фильмы про извращения, защищать педофилов, дрочить на детское порно, творить прочие мерзости в том же духе – это другое, банальная выживаемость, движение по течению. Тут ни о какой морали и речи не идёт. А если поймают, пристыдят, так ведь все так делают! Чего ж такого-то? Просто не повезло. Но убийство – это страшнее. А почему? Когда те же политики истребляют людей пачками. И ведь при этом они даже не смотрят в глаза своих жертв, не видят никакой истины – ничегошеньки не видят! Политики – вот самые злостные маньяки, психопаты, изуверы! А я – один из тех немногих, кто решился отвергнуть идею липовой справедливости, морали, законов. Может, ещё и потому, что у меня не было квартиры и работы, которые я мог бы потерять. У меня нихуя не было, ведь всё, что можно, я давно уже потерял – там, в сумрачном, вонючем подвале заброшенного дома. Именно поэтому теперь я свободен от всего, я могу видеть будущее! То будущее, к которому непреклонно движется наш ебучий мир. И вы, доктор, не будь у вас вашего кабинета, степеней и званий, уважения коллег – не имей вы ваще ничего! – быть может, тоже не побоялись бы преступить эту черту. Когда терять нечего, почему бы не открыть что-то новое? Почему бы не попробовать, когда, в принципе, убийство уже есть норма. И всегда было. Во все времена! Просто казнили в основном неимущих – тех, кто не в состоянии откупиться. Таких, как я, например. Всячески их клеймили, чтоб народ отвлёкся, пока настоящие массовые живодёры будут проворачивать свои тёмные делишки…