Николай Бизин - Deus ex machina

– Мы не обозначили убийства – во имя чести! Ведь ее нельзя обозначить, – так и только так обучали юных эльфов, которые не нуждаются ни в юности, ни в обучении, скорее, обучение и юность нуждались в них.

– Кто такая Ночная Всадница?

– Ведьма, если ты о человеке и женщине. Существо, не готовое стать богом или богиней, но – готовое в него или в нее перекинуться.

Так мог бы спросить Лиэслиа, но не спросил. Так мог бы ответить Эктиарн, но не ответил. Ведь на заданное необходимо отвечать недостаточно. Иначе камни (что во главах углов) перестанут быть душами без очертаний, и ответы на вопросы перестанут быть должными.

– Откуда ты узнал о Ночных Всадницах?

– Во время боя мне был голос. – сказал Лиэслиа. – Разумеется, он был некасаем. Но когда я брал Стенающую звезду, мне пришлось взять и его.

Эктиарн промолчал.

– Это произошло легко и спокойно, – сказал Лиэслиа.

Эльфы бережно и уважительно вложили в ножны клинки, прицепили их к поясам и собирались покинуть тренировочную залу, где обоим было легко и спокойно, и когда эльфы ступили за порог, легкость и спокойствие вослед им воскликнули:

– А у нас все по прежнему!

Речь шла о Дикой Охоте, которая всегда по пятам, которая всегда настигает и не должна настичь ни эльфа, ни человека, ни бога – да Бог с ними, с богами! Она их, считайте, настигла, и они влились в ее ряды – но без Дикой Охоты немыслимы эти спокойствие и легкость, без которых немыслимо само существование эльфийской реальности: все эти окрестности тренировочной залы и обнимающего ее замка, который обнимают его окрестности – которые далеко внизу, под ногами… Речь шла, как и всегда, о людях, у которых тоже все обстояло по прежнему.

– Да, – сказал Эктиарн, соглашаясь с вышесказанным; то есть, он мог бы согласиться и сказать так, но он добавил еще и это:

– Разумеется, было что-то еще.

Эльф имел в виду, что все сказанное о реальности эльфов, о ее спокойствии и легкости возможно постичь разумом и возможно выразить словом (как можно постичь сложение баллады), лишь выйдя из этой реальности и став меньше ее – то есть унизившись и вступив в бой – то есть став этой реальности лишним! Причем, либо избыточным лишним, либо тщиться от этой реальности отщипнуть малую пядь и тем самым уменьшить ее… Я бы сказал, это как добавить или убавить к книге Экклесиаста, если и для нее есть большее либо меньшее.

– Да, – сказал Лиэслиа.

– Тогда спой мне голосом, который был у тебя во время боя.

– Хорошо, учитель.

Поскольку было бы непоправимо вульгарным возвышать себя унижением, как если бы в ладони Лиэслиа все еще оставалась Стенающая Звезда, поскольку Холодное Железо в ладони (если бы оно там оставалось) Эктиарна тоже было готово вслушаться в голос ладони, сжимавшей Стенающую Звезду, эльф пропел всего три строки:

В чашу с вином,

Ласточки, не уроните,

Глины комок.

Показалось, пел эльфийский замок. То есть пела Серая Крепость, сотканная своеволием эльфов из неприступного камня. То есть сам эльф Лиэслиа не пел, но хотел петь, и пела его природа. В которой на равных имели свое место и невыносимо прекрасное, и непоправимо вульгарное – и никогда порознь!

– Ты полюбишь смертную девушку, – сказал ему (и его певчей природе) Эктиарн.

Точнее, так мог бы сказать Господин Лошадей, чтобы почувствовать потребность в смерти, чтобы переступить себя павшего – которого переступил ученик – чтобы переступить того, кто почти преодолел ученика… Точнее, он мог сказать вот так – чтобы сказать точнее:

– Ты полюбишь смертную Деву, девственную и замужнюю, святую убийцу, которую назовут Ведьмой.

– Разве такое возможно? – сказал в ответ эльф, для которого было возможно все или почти все.

– Ты помнишь наши баллады, – сказал в ответ эльф, для которого не было необходимости «помнить», для которого «все» было здесь и сейчас.

– Да, когда бы они были прекрасны.

Потом Лиэслиа опять запел – но иначе! Как поют чужую, но давно ставшую своей, песню.

Река с водой густою,

Песок в ней как звезда.

Деревья над водою,

Вода бежит всегда.

Потом куплет прервал себя сам. Но лишь затем, чтобы зазвучал следующий. Стремящийся как можно скорее забыть (ибо он – не эльф) о песке из Стенающих звезд, устилающий пол тренировочной залы…

Там смотрят в листья волны,

Из пены замки там!

Потом Лиэслиа перестал быть куплетом и стал эльфом, которому не было нужды себя допеть. Показалось даже, что Перворожденный (имя которому Серая Крепость) не просто прервал куплет, а прервал именно себя. Причем на плече этого «себя» (и куплета, и крепости) стояли они оба, Лиэслиа и Эктиарн. Перворожденные думали о красоте и, как следствие, думали о Пеннорожденной, и горевали, ибо она была богиней, порассыпавшейся на любови… Пеннорожденная! Тем понятней был вдохновляющий и предостерегающий холод минойской бронзы в руке Лиэслиа.