Вячеслав Репин - Суррогат

Хозяин пошёл заниматься ужином и вскоре позвал нас за стол. Помочь Вероник с креслом? Но Поль сам выкатил кресло-каталку через порог, привычными движениями подтолкнул кресло к тыльной стороне стола, – видимо, привычное для Вероник место. Одним взглядом он оценил, всё ли есть, что нужно, передал ей столовую салфетку и стал носить свои блюда.

За столом я спросил его о том, о чём хотелось спросить сразу же, ещё при первой встрече в лесу, – кто он по профессии.

– Врач, – ответила за мужа Вероник, с той же непосредственностью, как и он только что, когда отвечал на вопросы вместо неё.

– Бывший, – поправил Поль и, с упрёком взглянув на жену, добавил: – Меня лишили права заниматься практикой… Я соглашался делать эвтаназию. По просьбе знакомых. Родня одного пациента перессорилась, подали в суд и пошло-поехало…

В подробности он не углублялся. Видимо, этим и объяснялся их отъезд в Италию. Дальше я не расспрашивал.

Вероник поинтересовалась, есть ли у меня дети. На этот простой, дежурный вопрос сложно бывает ответить. Я объяснил, что когда-то, до развода с первой женой, воспитывал мальчика, а теперь, поскольку он жил с матерью в новой семье, мы практически не виделись, – такое решение она навязала всем вопреки моей воле.

У них тоже был сын – уже почти молодой человек. Точнее у Поля, тоже от первого брака. Мальчик жил и учился в интернате, но это не мешало им общаться чуть ли ни ежедневно.

Ужин был приготовлен со знанием дела. Как я уже догадывался, кулинаром хозяин был прожжённым. Филе косули я видел иногда в магазинах перед праздниками и всякий раз удивлялся, каким образом настоящая дичь попадает в парижские торговые сети. Ведь не охотники же, вроде тех, что отстреливали кабанов в лесу, где мы познакомились, поставляют мясо в супермаркеты. Предложенный под конец овечий сыр с фермерского рынка оказался уже лишним, к нему так никто и не притронулся. Хотя вина мы выпили все вместе немало, оно оказалось слишком хорошим.

Мы опять говорили о медицине, и я не мог не расспрашивать об эвтаназии. Бывший врач в вопросе разбирался с удивительной дотошностью, знал все методики и даже дозировки препаратов, которые использовались для умерщвления людей. К тому же ещё студентом он подрабатывал в морге, что прибавляло опыта, как он считал. Он уверял меня, причём таким тоном, будто я ему в чём-то перечил, что человек привыкает ко всему, даже к смерти.

Шутки шутками, а дискуссии завершились в тот вечер неожиданным рассказом хозяина о том, как его однажды списали на тот свет по чистому недоразумению:

– В прошлом году тётке своей, пожилой… сегодня её уже нет… я отдал свой старенький телефон, вместе с сим-картой. У неё с памятью были нелады, да и не только… И вот ей позвонили из интерната. Звонят мне по старому номеру, а попадают на неё… И она им заявляет: а Поль-то наш на днях погиб, попал под поезд. От него, мол, мало что осталось. Собирать пришлось в мешочки… Оставшееся от меня то есть… Учительница, конечно, потеряла дар речи. Услышать такое! Передавала соболезнования, извинялась. Учителя рвали на себе волосы. Как теперь мальчик будет один? Какое всё же горе – попасть под поезд… Обзванивали друг друга, ломали голову, как мальчику нашему, семье помогать… И вот появляюсь я. Звоню директрисе узнать, как дела у моего оболтуса. Здрасте, – говорю… Та молчит. Разговор получается странноватый. Но вы представляете картину… Она меня осторожно спрашивает: а вы, правда, такой-то… Я в недоумении отвечаю: ну правда, конечно, я отец Макси. Тут она мне всё и выкладывает. Но таким тоном, будто речь идёт не обо мне, а о ком-то другом. Человека сбил поезд, вы представляете? Какой поезд, недоумеваю я? Какого человека?.. А потом дошло! Боже, какой был переполох! Сколько было извинений, даже слёз… Слез радости, за нас за всех. Бывает же… Как мы потом смеялись… Так что я как бы вакцинирован.

Впечатление производил не столько рассказ, сколько сам рассказчик и задор, с которым он смаковал подробности. От непонятного вдохновения его прямо-таки распирало. Всё, мол, в жизни повидал. Все меня, мол, уже видели в разных качествах. И ничего – жив-здоров.

Он переглядывался с женой, искал у неё поддержки. Она же с неловкостью косилась на меня: мол, не взыщите.

Я не совсем их понимал. Бывший врач не был таким уж простаком, каким показался мне поначалу. Опыт жизни и смерти он нажил, похоже, незавидный. Одно это дано не каждому, кое-что я знал уже по себе. Но его взгляд на вещи, довольно личный и при этом выдаваемый за что-то такое, что должно быть понятно всем, едва ли вписывался в норму, да и был каким-то одномерным. Схожим образом реагировала и его жена, я это видел по её глазам. Но супружеская солидарность была превыше всего. Их единило безоговорочное понимание друг друга, что-то родственное. Одному этому можно было позавидовать.