Арсений Веденин - Бездна на двоих. Книга первая

Ноябрь 2020

Эта ночь для Максима Городецкого вылилась в самую настоящую пытку: головная боль накатывала волнами и подчас становилась невыносимой; бросало то в жар, то в холод, а стоило только закрыть глаза, из бездны всплывали какие-то размытые образы и их голоса сливались в бесконечный леденящий вой. Обрести спокойный сон удалось ближе к рассвету. Однако секунды забытья оказались предательски короткими – истерично верещащий будильник айфона дал старт новому дню.

Городецкий открыл глаза. Всё тот же мертвенно-бледный потолок, траурные занавески, бутылка воды на тумбочке. Сейчас он встанет, заткнёт истеричный будильник, сделает хороший глоток газировки, распахнёт плотные шторы, откроет нараспашку окно и наполнит лёгкие холодным свинцовым московским утром. Контрастный душ, сэндвич с ветчиной, приятно обжигающий кофе, бодрящая сигарета – в этой холостяцкой тишине уже всё давно расписано по секундам.

С 9 до 11 Городецкий погрузится в свой труд по психологии одиночества, в надежде наконец «родить» те несколько важных абзацев. До встречи с новым клиентом останется ещё час, который Максим скорее всего потратит на пешую прогулку по району. Проветрить давящие мысли перед этой встречей просто необходимо – уж слишком всё было неоднозначно во вчерашнем звонке. Голос, будто из загробного мира, просто попросил выслушать и добавил, что деньги не имеют значения. Вся проблема умещалась в шаблонные и размытые «Мне очень плохо». Но в этом «мне очень плохо», помимо вязкого отчаяния Городецкий уловил и вовсе что-то безжизненное – будто человек себя уже давно похоронил и в этом мире присутствует только его медленно разлагающаяся оболочка.

У Максима была сто и одна причина отказать: плотный график, накопившаяся усталость, медленно, но упорно зреющие желание перестать копаться в чужих судьбах и заняться своей собственной; поджимающие сроки по сдачи книги. Но перед тем, как завершить беседу стандартным отказом, внутри у Городецкого что-то дрогнуло. На какую-то долю секунды ему показалось, что незнакомец говорит с ним его же голосом. «Максим Андреевич, мне нужно просто быть услышанным или хотя бы выслушанным, как пойдёт». Эти слова у Городецкого лишь усилили это неприятно свербящее ощущение – на том конце телефона он сам, только на 20 лет моложе. «Принять в себя его прошлое и параллельно содрать свои подсохшие корки», – почему-то мелькнуло у Максима. Он решил на это пойти. Будь что будет.

В последние годы Городецкий следил за собой вполсилы, но при этом он не мог войти в новый день без традиционных нескольких подходов на пресс и 30-40 отжиманий. Прикладывать какие-то особые усилия, чтобы в 35 лет поддерживать себя в более-менее приличной форме, ему не приходилось. Он вполне довольствовался своей поджарой фигурой, доставшейся от отца. Хотя иногда по утрам мог подолгу разглядывать в зеркале волосатый торс, приговаривая «И всё-таки дрыщ». Этим утром он также залип на своё отражение, а потом нехотя взял станок, чтобы избавиться от недельной щетины. Выдавив на ладонь добротную горку пены, Городецкий в очередной раз поймал себя на мысли, что из зеркала на него смотрит слишком уставший от жизни мужчина. Разве что тоска в этих глаза тлеет по-прежнему красиво; её всё так же подчёркивают рельефные скулы и тонкая линия безжизненных, давно никого не целовавших губ. Убрав со лба влажную чёлку, Максим начал еженедельный ритуал омоложения. После окончания утренних процедур он в который раз окинул себя оценивающим взглядом. «Да вроде ещё хорош», – сказал Городецкий посвежевшему отражению и вышел из запотевшей ванной навстречу новому дню.

Без пяти двенадцать раздался звонок. Городецкий открыл дверь. В первую же секунду он невольно подался назад. Сработал эффект неожиданности. За десять лет практики ему доставались пациенты самого разного пошиба и наполнения, и всех для себя он раскидывал по своим личным шаблонам: «склад достоевщины», «1000 и 1 комплекс», «типичный фон Триер», «без пяти минут суицидник» и т.д.

Но здесь было что-то совершенно из ряда вон. Взгляд молодого человека, стоящего напротив, отозвался внутри Городецкого чуть ли не физической болью – такой ноющей, которая долго не отпускает. Есть глаза, что пронзают твоё нутро и преследуют во сне долгие годы, а эти два чёрных океана буквально накрыли его взрывной волной. Это было как-то совершенно не типично для мужской особи, но, тем не менее, в этих глазах читалось столько нечеловеческой силы и какой-то отчаянной решимости, что Городецкий в первые секунды ощутил чуть ли не животный испуг.