Андрей Смирнов - Итальянский роман

– Ваше Многостаночное Величество, – удивились итальянцы, – но ведь вы же обещали освободить Италию из-под гнёта иностранной оккупации!..

– Ну да, всё верно, – отвечал Наполеон на чистейшем итальянском языке. – Я корсиканец, Корсика исторически – это Италия, следовательно, я – итальянец. Значит, оккупация моя вовсе не иностранная, а вполне себе отечественная.

Тут-то итальянцы впервые на французов и обиделись. К оккупациям им было не привыкать, но вот отдавать во Францию Корсику и особенно Ниццу было почему-то жалко. Что-то итальянцам подсказывало: на сей раз дело затянется надолго. Обиделись они настолько, что втайне от французов начали выращивать Джузеппе Гарибальди.

Едва Гарибальди достаточно подрос и вошёл в силу, как сразу же закричал:

– Наполеон, выходи! Буду от тебя Италию освобождать.

– А Наполеона нет, он умер. Теперь я за него, – сказал Наполеон. – Только я другой Наполеон, Наполеон Третий. И освобождать от меня ничего не требуется. После того как дядя мой, Наполеон Настоящий, в Россию неудачно съездил, в Италии случилась Реставрация и теперь тут разных королевств и герцогств как блох на собаках нерезаных. И всем австрийцы заправляют. Кстати, хочешь, я вам, итальянцам, помогу их выгнать и создать собственное всамделишнее государство?

Гарибальди по наивности и доброте душевной ему поверил, и в 1859 году они вместе пошли воевать за независимость Италии. Беда в том, что Наполеон действительно оказался не тот. Только под ногами путался и порывался сепаратные переговоры с австрийцами вести. А потом под шумок и вновь вернувшуюся было к итальянцам Ниццу умыкнул.

Ницца для всех была больным местом. Особенно для Гарибальди, который там родился. Он разозлился, поднял дубину народно-освободительной войны и принялся гвоздить ей направо и налево. Делить Италию в таких условиях стало несподручно. Французы и австрийцы расстроились, но – делать нечего – пошли воевать между собой и со всеми остальными в другом месте. Лишившийся достойного противника Гарибальди заскучал и тоже поехал во Францию, дабы помочь французам Наполеона Ненастоящего прогнать и уже окончательно утвердить республиканскую форму правления.

Соотечественники же его, наконец-то оставшиеся неподелёнными, на радостях решили сами кого-нибудь поделить. Выбор пал на Тунис, в котором итальянцев в те времена уже проживало столько, что они давно и небезосновательно считали эту страну своей неформальной колонией. Но едва лишь новорождённое Итальянское королевство вознамерилось ситуацию формализовать, как в 1881 году в Тунис заявились французы и объявили его колонией собственной. Итальянцы сочли это предательством, обозвали «Тунисской пощёчиной» и в отместку вторглись во Францию.

В одно прекрасное утро французы обнаружили, что с юго-востока на них идёт несметное воинство с боевыми кличами:

– Землю пашем, уголь добываем, дома починяем! Качественно, быстро, недорого!

Дело в том, что в процессе размахивания дубиной народной войны Гарибальди основательно порушил итальянское народное хозяйство. И теперь граждане освобождённой Италии вынуждены были искать хлеб насущный за её пределами. Французам возможность переложить часть тяжёлого труда на чужие плечи пришлась, в общем-то, по душе. Вот только во время работы итальянцы, следуя национальным традициям, громко орали, размахивали руками и мешали местным буржуа предаваться заслуженному отдыху. Хуже же всего было то, что в отличие от этих буржуа они умели нормально выговаривать букву Р. Насмешек над своим языком – истинных или мнимых – французы не терпели во все времена. Они сразу же обозлились и обозвали пришельцев les ritals – «ритальянцами». А потом и вовсе заявили: эти ритальянцы, мол, у нас рабочие места отнимают. И в 1893 году в городе Эг-Морт случилось массовое убийство итальянских сезонных рабочих. Лишь только известие об этом достигло Италии, как там заполыхали конторы и склады французских компаний. Даже посольство в Риме едва-едва не спалили.

Не способствовал добрососедским отношениям и ниццианский вопрос. Когда стараниями Наполеона Третьего – ещё в 1860 году – Ницца в очередной раз переехала во Францию, жители её, издревле полагавшие себя нормальными итальянцами, огорчились настолько, что четверть из них сразу же перебралась из родного города в отодвинувшуюся на восток родную страну. Остальные сочли это временным недоразумением – не впервой, дескать, – а посему, едва в 1871 году Наполеон императорского трона лишился, дружно вышли на улицы и потребовали вернуть Ниццу туда, откуда взяли. Пришлось десяти тысячам французских республиканских солдат три дня напролёт штыками объяснить ниццианцам преимущества французского образа жизни. С началом же массовой трудовой миграции пошатнувшийся было этнический баланс вновь серьёзно сдвинулся в пользу итальянцев. Проблему эту, однако, городские власти разрешили с блеском. Лёгким движением пера в паспорте всякий Джованни Бьянки – желал он того или нет – превращался в Жана Ле Бланка. Потому в самом скором времени население Ниццы на сто процентов состояло из одних французов. А чтобы ни у кого не оставалось сомнений, говорить – и уж тем более писать в газетах – на родном итальянском языке этим французам строго-настрого запретили. Осмеливавшимся же на это школьникам педагоги – во вполне буквальном смысле – промывали рот мылом.