Лев Трахтенберг - На нарах с Дядей Сэмом

– Ты кто, немец? – спросила меня любопытная тюремная бабушка.

Последний раз окончание «берг» признавалось за немецкое, когда мне было лет десять, а вся страна смотрела фильм про Штирлица и Шелленберга с Мюллером. Это случилось в пионерлагере «Восток» под Воронежем во время летних каникул. Вот и сейчас я разулыбался совершенно на ровном месте: неужели лингво-страноведческие познания советских пионеров и американской черной тюремщицы были настолько близки? За все время между этими двумя эпизодами ни у кого и никогда не возникал вопрос о происхождении фамилии «Трахтенберг».

Меня передали еще одному полицейскому, который открыл передо мной следующую дверь. Вернее, открыла ее бабушка из «кассы», нажав на невидимую мне кнопку.

Мы спустились вниз – в службу приема новых арестантов. По всему было видно, что в этом отделе все было рассчитано на одновременную обработку пары десятков «новых поступлений» в течение получаса.

Полуподвальный зал был разделен на несколько секций, отгороженных друг от друга железными шкафами и офисными перегородками. Слева от входа пустовали три зарешеченные комнатушки размером с небольшой вольер в передвижных зверинцах. В углу каждого загона приютились знакомые мне по прежним узилищам чисто тюремные устройства: сделанные из нержавейки блестящие гибриды унитаза и раковины.

В стены обезьянников были вмурованы такие же блестящие скамейки. Четвертая, «парадная» сторона была зарешечена и выкрашена в грязно-зеленый туалетный цвет.

Опять, как и три года назад, я оказался в клетке.

Между тем мой провожатый ушел. По другую от решетки сторону копошились двое – белый мужичок и чернокожая тетка – все в такой же форме тюремного департамента. Они живо обсуждали свои планы на приближающийся День Независимости.

Кроме нас троих, в подвале не было никого, а я своим присутствием не особенно им и мешал. Толстожопая офицерша носила типично «черную» прическу – тонюсенькие хвостики-косички бились о ее плечи; в такт им позванивала цепь и прикрепленные к ней ключи.

Неожиданно она развернулась, подошла ко мне и протянула через решетку какие-то бумажки и карандаш.

– Заполнишь анкету – позовешь, – сказала она, возвращаясь к прерванной светской беседе.

За последнее время я заполнил уйму таких же или более изощренных государственных анкет. Обычные вопросы-ответы: как зовут, где жил, номер социального страхования и тому подобное. На этот раз появилось и что-то новое, требующее моей подписи в конце каждой страницы.

«Я понимаю, что моя входящая и исходящая корреспонденция может быть досмотрена. Я понимаю, что мои телефонные переговоры могут быть прослушаны». Все в таком же духе.

В случае если бы я отказался все это подписать, мои почта-телеграф-телефон были бы перекрыты. Так в тюрьме не поступал никто.

Меня вывели из клетки-загона и сразу завели за полутораметровую кирпичную перегородку. Я оказался в маленьком закутке, из-за которого виднелись только голова и грудь.

– Давай, переодевайся, – конвоир бросил на пол какие-то вещи, уставившись на меня в упор. Это были безразмерные брюки защитного цвета на резинке. «Талия уника», – говорили про такие на распродажах в Италии – «универсальный размер».

Три белые застиранные футболки, две пары заношенных трусов «боксерс» [6], четыре пары старых безразмерных носков и оранжевые китайские чешки 14 размера [7]составили мою новую экипировку.

Охранник не уходил и равнодушно смотрел в мою сторону. К тому времени на мне почти ничего не оставалось, кроме двух пар «Келвин Клайнов», надетых друг на друга.

– Трусы снимай тоже, – продолжал он.

В этот момент я понял, что моя затея с контрабандными трусами в федеральной тюрьме провалилась. Таможня «добро» не дала. Более того, она потребовала от меня покрутиться, показать пятки и поприседать перед ней голым.

Минуту спустя я нехотя и брезгливо влез в тюремное исподнее, оно тоже было в пятнах и застиранных катышках.

– Ты хочешь, чтобы мы отправили твои гражданские вещи тебе домой? – продолжал приемщик. – Тебе ничего не придется платить, посылку оплачивает государство.

Я заранее знал, что от этой любезной услуги я откажусь:

– Спасибо. Не нужно. Можете все выбрасывать.

Новые трусы и многострадальные замшевые туфли полетели в мусорный ящик. В голове зазвучал старушечий и скрипучий голос любимой мной певицы Дины Верни, жившей когда-то в Париже:

И вот его побрили,