Ольга Кучкина: Ночь стюардессы

Погода оказалась на ее стороне. Днем зарядил мелкий дождь, а к вечеру вдруг полило, как из ведра. Они были как раз напротив Сайгона , не оставалось ничего другого, как спрятаться от водных потоков там.

А там, несмотря на довольно ранний час, уже дым стоял коромыслом. Почему коромыслом, мельком подумала она, как всегда, внимательная к словам. Публика дымила от души. Он использовал свой запас еще во дворе-колодце – начав заниматься спортом, бросил и больше не баловался. Она иной раз баловалась. Он был против, и она подчинилась. Выяснилось, что она не имеет ничего против подчинения. Подчиняясь, она как бы признавала его права на нее. Настаивал ли он на них – этого она не ведала, но подобных разговоров не затевала, приняв раз и навсегда, что он из тех, кому должна принадлежать инициатива.

Нашли местечко неподалеку от входа, она с любопытством озиралась, он вел себя так, будто бывал тут не раз.

Пестрая, безалаберная, противоречивая Москва собирала стадион в Лужниках на Ахмадулину, Вознесенского, Евтушенко, Рождественского. Чиновный и чинный Питер предоставлял маленькое помещение прокуренного Сайгона Бродскому, Рейну, Шемякину, Довлатову, Гребенщикову, Курехину. Впрочем, ко времени появления здесь нашей парочки почти все они лет десять, как разъехались, кто куда, кто выдворен за границу, кто добровольно эмигрировал, кто переехал в первую столицу. Джоконде это было известно, так что он мог не нервничать, опасаясь нежелательной встречи. Правда, в Питере оставались Гребенщиков с Курехиным, но их в тот вечер в Сайгоне , слава Богу, не было.

Тем не менее, по каким-то слабо уловимым признакам она ощутила, что он нервничает. Может, им, милицейским, запрещено вот так вот запросто слоняться по кабакам?

В нескольких шагах от них молодой человек невзрачной наружности играл на флейте.

Она всегда любила читать. И теперь, собираясь поступать в университет на западную филологию, то и дело бегала в библиотеку за книжками – начитывать багаж. Книжные сюжеты чудным образом пронизывали жизнь. Увидела музыканта и тотчас вспомнила Розенкранца с Гильденстерном. Те не умели играть на флейте, этот – умел. Со смешком поделилась знанием предмета со своим спутником. Тот никак не прореагировал. То ли не знал предмета, то ли ему это было неинтересно. Она оставила тему.

Посмотрели кофейную карту, в ней значились: маленький простой, маленький двойной, большой двойной. Решили пить большой двойной. Он сходил за кофе и пирожными, она слегка продрогла и теперь согревалась горячим питьем. На нее поглядывали, по его лицу нельзя было прочесть, то ли ему льстило, что с ним такая интересная девушка, то ли чужие взоры вызывали его неудовольствие. Она, в свою очередь, разглядывала публику, коротко стриженую и длинноволосую, в пиджаках с большими накладными плечами и рубашках с узкими галстучками, преобладала доморощенная джинса.

Она попросила его купить пачку сигарет. Он хмыкнул, но встал и пошел за сигаретами. А когда вернулся, она почувствовала, что что-то между ними серьезно разладилось. Она могла бы не курить, но ей точно вожжа под хвост попала, она почему-то решила на этот раз не уступать ему и молча закурила. Возможно, свободные нравы Сайгона вот так вот непосредственно оказали на нее свое тлетворное влияние.

Кто-то читал стихи:

Позднее она узнает, что стихи написала Аня Горенко, она же Анна Ахматова, которая станет ее любимой поэтессой.

Какие-то события посылали ей вперед себя известия о себе – она, как и все мы, не умела их прочесть.

Двое поднялись и принялись танцевать. К ним прибавилось еще несколько танцоров. Она глянула на него вопросительно, он в этот момент отхлебывал остывший кофе и не заметил вопроса в ее глазах. Или сделал вид, что не заметил. Приблизился худой, высокий, с волосней, закрывавшей пол-лица, позвал ее потанцевать. Она спросила: ты не возражаешь? Он усмехнулся и пожал плечами. Прочесть это можно было по-разному, как да и как нет. Она тряхнула кудрями, встала и двинулась за парнем, немедленно взявшим ее за руку. Он с подозрением относился к высоким, тщательно скрывая это. Это был другой человеческий класс. Он чуял в нем чужесть. И заранее выставлял шипы. Следовало, однако, признать, что они неплохо смотрелись вдвоем. Парень что-то говорил ей, она смеялась, что-то спрашивал, она оживленно отвечала. Парень подвел ее к флейтисту, флейтист, на мгновение опустив флейту, поцеловал ей руку.