Фарит Гареев: Когда вернется старший брат…

Плавно и медлительно движется длинное жало пулемета. Коротко и глухо отстучала очередь. Колотится, затихая, недолгое эхо. Его перекрывает приглушенный хлопок откуда-то сбоку. БТР вздрагивает, неярко блеснуло изнутри, из открытых люков рванул оглушительный воздух, и следом, словно по команде, со всех сторон начинают стрелять.

Молотят со всех сторон, автоматы и пулеметы, очереди то сливаются в одну, то распадаются. Слышу, чувствую, – щелканье по камню. Словно паук пробежал по голой спине, наполнив ее отвратительной мелкой дрожью.

Автомат уже в руках. Даже не заметил, как он там очутился. Впрочем, в бою мало что замечаешь. Поначалу я пытался вспомнить. Хоть что-то. Не получается. Все – слишком быстро. Думать не успеваешь. Одни реакции. Вернее – инстинкты.

Дергаю затвор, но стрелять не спешу. Если это обычный обстрел, толку от моей пальбы никакой. На том конце, – я знаю, – лупят в белый свет, что в копеечку. Точно так же как и мы. Пугают… Или снайпера прикрывают. Если же начнется по-настоящему… «Бех» чадит, и нет Королева. Гляжу без надежды. А может… Жаркий злой шлепок в лицо. Глохну. Сквозь дым вижу странно осевший в песок корпус БТРа. В нем плещется пламя, рвется наружу. Башенка скособочилась, пижонской фуражкой лежит на броне… Не высовывая головы, даю короткую очередь в их сторону. Потом длинную. Еще.

Что-то кричит Бабичев, кому-то машет рукой. Оборачиваюсь: Чельцов выскочил из будки и бежит к своему месту.

– Назад!!! Назад, дурак!!! – слышу свой крик. Слышу, – изнутри. Но Чельцов, кажется, не слышит, он бежит, даже не пригибаясь, и вдруг натыкается грудью на невидимую преграду. Его подбрасывает, взлетают ноги, молотя воздух в поисках утраченной опоры и, взбив облачко сероватой пыли, он ухает на спину. Рядом, – подпрыгивая и переворачиваясь, падает автомат. И два автоматных рожка.

Прыжком – на ноги, бегу к Чельцову. Спотыкаюсь, загребая руками песок, падаю. Воздух надо мной с жадным металлическим жужжанием вывинчивают пули. Все ближе. Все ниже. Коротко бахнула мина. Далеко… Только сыпанула песком… Кажется – по настоящему. Если мины – по-настоящему. Что-то кричит Бабичев, не разобрать… Ползу. Ткнулся в мягкое и мокрое.

– Чельцов! – толкаю. – Чельцов!

Тяжелым студнем под моей рукой. Ворохнулся – замер. Ворохнулся – замер… Поднимаю голову, гляжу в лицо. На нем: ни боли, ни испуга, – лишь удивление. Темная полоска краешком рта ползет.

– Чельцов!..

Тяну. Одной рукой. Туда – к блокам. Здесь ему хана… Ма-ма-а-а!!!

***

По глазам бегает желтое. Теплое. Сперва – темное, потом – желтое. Открываю. Это солнышко. Оно всегда с утра будит. Если есть. Если его нет, тогда будит мама. Или сам просыпаюсь. Черные листья движутся, сквозь них солнышко. За окошком.

Перевернулся на тот бок, спрятался от солнца, скрипит кровать. На стене – цветочки. Разные. Синие. Белые. Желтое и темное по ним бегает. Закрыл глаза. Потому что в комнату легкие шаги. Приблизились. Мягкая ладонь на плечо:

– Алексей, вставай.

Мама почему-то всегда знает, сплю я или уже проснулся. Притворяюсь я или сплю взаправду. Обмануть ее нельзя. Даже глаза закрыты, а она знает, – не сплю. Она говорит, – человек спит, а глаза у него смотрят сны. Двигаются. А если не спит, – стоят на месте.

– Не хочу! – говорю я. – Мам, я не хочу!

– А что нам дядя Доктор сказал?

Что сказал дядя Доктор, я не помню. Но если дядя Доктор сказал, значит надо. Встаю. Сажусь на кровати, ставлю ноги на теплый желтый квадратик. А мама уходит. Она всегда утром так, – встану, отворачивается и быстро уходит… Надеваю брюки, рубашечку. Только пуговички не застегиваю. Я еще не умею застегивать. Не научился. У меня всегда косо получается. И тогда рубашка мешает, хватается за шею.

Мама на кухне застегивает рубашку. Быстро застегивает, на меня не смотрит. Потом ставит чай передо мной. В моей любимой чашке. На ней слоник синий. Смешной. Поставил ногу на мячик и стоит. Всегда стоит. В кармане у меня трубочка. Вчера пил сок, осталась. Через нее интересно пить чай. И вообще пить интересно. Долго. А можно пузыри пускать. Дунешь туда, и пузыри идут. Разные. Большие. И маленькие. И громко.

– Не балуйся, Алексей, – говорит мама. – Ты уже взрослый.

– Я только немножечко, мама, – говорю.

Мама вздыхает и ничего не говорит. Отворачивается. Что-то готовит. Тесто. Оно серое, вздыхает. Мама давит, оно вздыхает.

– Скоро придет папа, и вы пойдете гулять, – говорит. – Алексей, перестань баловаться.

Я перестаю. Просто пью чай.