Фарит Гареев: Когда вернется старший брат…

Это было настолько жутко, что Карлсон, едва только заслышав характерные удары в дверь, тут же стремглав мчался к кровати и забивался под нее, в самый дальний угол. Обычно под любой кроватью всегда полно пыли. Но под той кроватью, куда нырял Карлсон, спасаясь от отца-алкоголика, пыли никогда не было.

Именно из-за отца Карлсон начал заикаться. Произошло это в тот вечер, когда отец решил достать своего сынишку из-под кровати при помощи швабры. И именно в тот вечер, когда Карлсон, шестилетний еще мальчонка, увертывался от швабры, в голову ему пришла спасительная идея. Ерзая по полу, он вдруг понял, что если заберется в узкий, как раз по своему росту ящик, то отец не сможет его достать.

Вскоре родители Карлсона развелись и он вместе с матерью и старшей сестрой переехал в соседний городок. Но та, детская, не идея даже, а скорее мечта крепко засела где-то очень глубоко в подсознании Карлсона. Чтобы проявиться спустя годы…

Да, чуть было не забыл… А почему, собственно, – Карлсон? Ведь на самом-то деле его зовут Максим.

Карлсоном его называют мать и незамужняя старшая сестра, с которыми он проживает в одной квартире. Называют они Максима этим прозвищем за его фантастическую способность в один, много в два присеста уничтожить трехлитровую банку варенья, неважно какого. Если вы помните, именно такой способностью отличался герой небезызвестной сказки Астрид Линдгрен.

Только они, мать с сестрой, лучше всех знают, кто на самом деле скрывается в том ящике, который Карлсон всегда носит на себе. И который раздвигается до размеров квартиры, впуская их обеих внутрь, когда он приходит домой…

А посторонним в этот ящик вход строго воспрещен.

Ослепительный кулак солнца бьет прямо в лицо. Бьет наотмашь, – так, что невольно прячешь глаза за узкими полосками век. Сжимаешь их до последнего предела, за которым, – радужная мгла и мерцающие кольца. Они бултыхаются перед глазами, уплывают куда-то и вновь возвращаются, чтобы продолжить свой медлительный танец… Открываю глаза и вижу все тот же пейзаж, полный ярких красок. У нас таких нет.

Здесь всюду, – солнце. И только оно. Может быть, поэтому у местных жесткий прищур глаз. Они привыкли к силе солнца, – своего солнца. Потому что даже оно на их стороне. Так же, как эта долгая равнина, в которую горизонтом врезаны пепельно-серые горы. Как это блеклое акварельное небо надо мной. Как этот раскаленный солнцем валун, к которому я приставил автомат.

Медленно переваливаюсь на спину, кладу голову на руку, и слышу голос Бабичева:

– Чельцов! Отставить жрать!

– Ну, чего еще? – бубнит Чельцов с набитым ртом.

– Рожки набей, долдон! Стрелять тушенкой будешь!? – Бабичев держит паузу. Это для нас. – Или, – развернешься и бзданешь из всех орудий?!

Все, кто слышит, – смеются. Я – тоже. Но как-то невесело у нас это выходит. Без обычного энтузиазма… Все, что связывает нас с тем миром, почти потусторонним, – это смех. Хотя и не без доли истерики. И потому, должно быть, мы всегда с готовностью отзываемся на шутку. Но только не сегодня.

Второй день ни у кого нет настроения. Потому что он все еще лежит там. В пятидесяти метрах от блокпоста. И хотелось бы забыть, но ветер, безжалостный ветер сносит его запах на меня. И на всех остальных. Мертвые везде плохо пахнут. Но здесь, – особенно…

Поворачиваю голову направо и вижу: Бабичев подошел к Чельцову и выжидательно смотрит на него. Чельцов что-то бурчит под нос, но банку с тушенкой в сторону отставил. Только жирные губы ткнул в рукав, подобрал с земли три пустых автоматных рожка, и поплелся в будку. Автомат оставил на месте.

– Боец! – кричит Бабичев. – Кругом!

– Ну?

– Я тебе дам – ну. Личное оружие…

– Да понял я, понял… – Чельцов возвращается за автоматом. Рука Бабичева сжимается в кулак, но рядом из ниоткуда возникает старший лейтенант Кравцов. Как и всегда… Без него – досталось бы Чельцову.

Кравцов – человек странный. Старше меня на десять лет, а такое ощущение, что на целую вечность. Над блокпостом вместо российского триколора висит красный флаг. Серпастый, молоткастый. Это он повесил. Начинал он служить еще в Советской Армии. И до сих пор – старлей. Характер.

В первый же день он сказал нам:

– Ребята, у вас нет Родины. У вас ее отняли. Так что воевать вам не за что. Поэтому воюйте за себя и за того, кто рядом…

Даже местные уважают Кравцова. Не боятся, но – уважают. Только здесь я понял, что это такое.