Светлана Михеева: Тело (сборник)

Перемыв с десяток горшочков, Люда поставила их на подоконник. Потом положила марлю в блюдце и налила воды. Потом передумала и взяла другое блюдце – из праздничного сервиза, тонкое, изящное. Переложила марлю в это красивое блюдце. Сверху насыпала семян, которые нашлись у нее в шкафу, – красных фасолин и желтых горошин. После чего Людина тревога обратилась в сонливость, и учительница нырнула под одеяло.

На первый урок она проспала. Дети радовались и кидались предметами, и уже директриса шла на шум. Люда успела проскользнуть в класс, сунуть в шкаф пальто. Дети испуганно замолчали, а Люда, не раскрывая журнала и учебника, не проверяя противное домашнее задание, начала рассказывать о том, как прекрасно отражена в русской литературе природа. Молодежь уловила в Людочкином голосе что-то особенное и затихла. Директриса, сунув носик в дверь, успокоилась. Сказала в щелку, что ждет Людмилу Константиновну в учительской на перемене. И пошла накостылять дворнику за неметеный школьный порог.

А Люда замолчала вдруг, посмотрела на детей долгим взглядом. Дети притаились за партами, смущаясь и ожидая. Стукнула форточка, в класс занесло озябший пестрый лист. Учительница подняла лист и закрыла форточку. Настала тишина, будто водомерка неслышно заскользила по водной глади. Людмила Константиновна подняла вопросительно брови. Будто бы она хотела что-то спросить, и дети почувствовали вопрошение. И раздались уже громкие в тишине, тяжелые вздохи – домашним заданием было учить наизусть. Но Люда ничего не спросила. А напротив, начала рассказывать сама, сильно отступив от школьной программы.

– В одной стране жила бедная женщина. Домишко ее изрядно покосился, сквозь дырявую крышу проникал ветер и погащивал, бывало, по нескольку дней. Носила женщина много лет одну и ту же юбку и даже новый фартук себе от бедности не могла справить. И настолько она была бедна, что и мышам нечем было у нее поживиться. И вот однажды осталось у нее всего лишь несколько старых, сморщенных бобовых зернышек…

Подходила весна, женщина доедала последние запасы. Подходила весна, а у нее не было ни семян, ни орудий, чтобы возделать огород. Огород выступил уже из-под снега, требовательно чернел, чем терзал ей сердце.

Бедная женщина взяла бобовые зерна, из которых собиралась в последний раз сварить себе похлебку. Зерна с вечера набухали в потрескавшемся старом горшке, вода вошла в них силою оживления, пробудила их, и теперь зерна начали белеть, приготовясь выпустить бледную стрелку, а затем обмякнуть и раствориться с помощью печи или почвы.

Женщина подумала, что даже если она поест, то это ровным счетом ничего не поменяет на земле. У нее нет детей, огород ее не возделан. Через несколько дней она истончится и умрет от голода. И значит, в следующем году, когда она подобно плохому зерну измякнет в могиле, даже и огород не сможет возродиться из самоопавших, одичавших семян. А род ее, от нее бездетный, естественно прервется. А значит, все было бесплодно. И от этой мысли стало ей жутко и холодно, хотя зимние ветры уже не наносили визитов в дырявый домишко, а солнце уже грело плечи и обещало скорую жару. Женщина с легкостью в сердце, с той легкостью, какую сообщает привычное отчаяние, подумала о муже, оставившем ее давным-давно. Но жизнь в одиночку все-таки не была одиночеством, так как вокруг все имело корни и продолжения. Огород ее каждую весну наливался и зеленел, к осени благодать земной жизни накапливалась в тыквах, моркови, помидорах, которые трескались от ее избытка. Плодоношение завораживало. Но теперь, думала она, и этому придет конец.

И тогда бобы были извлечены из горшка. И зажав их в руке, голодная, она спустилась в огород. С краю, ближе к дому, она сделала грядку и похоронила в ней семена. Обильно полив холмик из ржавой лейки, она ушла в дом и там сначала плакала от разочарования и голода, а потом уснула.

Когда она проснулась – а спала она целый день и целую ночь, – то сразу выглянула в окно. Грядка выплюнула зеленые побеги, которые нуждались в подпорках, запутавшись и выстелив собой землю. Женщина превозмогла слабость и распутала побеги, она выстругала им подпорки, и растения, как змеи, поползли вверх. Потом она ушла в дом, чтобы, если придет час, умереть там, где хотя бы вещи и двери могли поскрипеть о ней, оплакивая.

Но и на следующий день она проснулась. Теперь в ней как будто звучала неясная тихая мелодия, и тело ее обрело странную сухую легкость. До такого состояния высушивают дерево, чтобы делать из него карандаши и корабли. Во рту было сладко, словно кто-то кормил ее медом, пока она спала. По стенам бегали мелкие тени. Она встала с кровати и вышла на крыльцо. Перед ней ниспадал водопад зелени – сильный ветер трепал толстые, с руку, бобовые лианы с крупными листами. Женщина задрала голову и посмотрела вверх. Гибкие стебли ползли выше домика по невидимым подпоркам.