Он взглянул в окно. На город опускалась ночь. Тьма шла откуда-то сверху, придавливая останки светлеющего неба к одинаковым серым домам, размазанным по щелям улиц. Но и здесь они не задерживались – тьма выдавливала их, и послушно растворяясь, они исчезали без следа, без звука. Ему особо торопиться было некуда. «Дома» он появлялся откровенно редко – жизнь заполняли поездки, работа в лабораториях за границей, клиники, консультации. Частенько по нескольку дней он практически жил в своем рабочем кабинете. …И, черт побери, всю жизнь работал как двужильный!
Он обвел взглядом небольшой кабинет, заставленный допотопными массивными шкафами: стены в грязных разводах, ветхие серые полотенца… Точно в морге! Словно для тех, кто уже ни о чем не просит, ни в чем не нуждается!
Да-а, уж морги он повидал еще со времен студенчества…
Удушливый, сладковатый запах начинающих разлагаться тел. Голые трупы мужчин и женщин, молодых и стариков свалены в кучи на старых обшарпанных столах вдоль грязных стен как ненужный хлам, отработанный шлак. В этом и была вся правда. Никто и не пытался здесь делать вид, что человеческий мусор кому-нибудь нужен, или требует к себе уважения. В большинстве своем они не знали его и при жизни, так к чему было лицемерить теперь? Разве что перед их пока еще живыми родственниками? Но сюда их не пускали. Не пускали их и туда, где на широких разделочных столах мертвецам мастерски вспарывали животы, и вырезая все внутренние органы, нарезали их широкими ломтями для исследований, взвешивали на весах, а затем рассовывали в выпотрошенные тела обратно – как уж придется! Тело теряло форму, и чтобы оно не выглядело совсем уж неузнаваемым, приходилось набивать его словно чучело, соломой, или тем, что вообще оказывалось под руками. Черепные коробки сверлили, вскрывали; и извлекая мозг, нарезали его большими беловато-сероватыми ломтями. Родственники же получали то, что от всего этого оставалось, подретушированное, кое-как замаскированное одеждой. Чем «это» было? Он и сам толком бы не ответил. Даже теперь. Но кого это волновало? Что он при всем этом чувствовал? Тогда, вначале – лишь болезненное любопытство. Так он мог, например, рассматривать в детстве раздавленное им насекомое.
А странное у него тогда все-таки возникло ощущение: показалось – пока он разглядывает нынешних обитателей морга, по пятам за ним тихо крадется невидимое «нечто», также его разглядывая, жадно к нему принюхиваясь. Он, словно чужестранец, не знакомый с местными законами и обычаями, ступивший на запретную территорию; случайный прохожий, забредший в чьи-то владения, и… возбудивший вдруг в хозяине не ожидаемые раздражение или недовольство, а странное, болезненное любопытство. И «хозяин» этого места, невидимый хищный зверь, крадется теперь по его пятам… Но внезапно Андрей почувствовал – преследование прекратилось, его «пропустили». «Зверь», рассмотрев его вблизи, вдруг признал в нем «своего»…
Странные все-таки мысли лезут по вечерам ему в голову… Обо всех этих мертвецах. Но ведь он-то еще жив! И завтра на планерке он всем им об этом напомнит!
Если бы не он – никому бы здесь ничего не добиться – ни финансирования научных работ, ни открытия клиники, ни, наконец, международных связей! Забыли?! А сколько ЕГО драгоценного времени растрачено на тупоголовых коллег! «Тысячи» подписей, одобряющих абсолютно бездарные работы «ученых», которые прямо-таки жаждали, чтобы все выглядело так, будто они двигают науку вперед. Какую науку?! Да за всю его жизнь он видел в этих работах одну – две новые мысли! Все их статьи, диссертации, по большому счету – пустота, мыльный пузырь, бесконечное переливание из пустого в порожнее, переписывание на разные лады одних и тех же известных азбучных истин. И это – годами! А возня сотен людей с бумажками – суета, пустозвонство, желание казаться более значимыми, оправдывая свое жалкое пребывание в лабораториях и клиниках в стремлении замаскировать свое убожество. Иллюзия жизни, деятельности. И если б иллюзии эти были необходимы хотя бы им самим! Так нет же! Все эти «воздушные замки», это ничего не стоящее вранье рождается исключительно для вышестоящего руководства, кучки чиновников, ничего в медицине не смыслящих.
А вечные просьбы «протащить» чью-то бездарную диссертацию, не задавая лишних вопросов на ее защите. И что взамен? Море откровенной лести, беззастенчивой лжи и попытки откупиться от него какой-нибудь дрянью, или деньгами!…После каждой такой защиты оставалось лишь напиваться. И, накачиваясь алкоголем в каком-нибудь очередном кабаке, они с коллегами издевались над всем этим убожеством, а затем, по мере опьянения – и над собственной работой, и над собственной сволочной жизнью, пытаясь заглушить стыд. Стыд вечного своего лицедейства, вынужденного участия в бездарных, унизительных спектаклях повседневности. «Наука»… Наука движется вперед слишком, слишком медленно. Да и как она вообще может куда-то двигаться без постоянного и ощутимого финансирования, притом в самых обыкновенных больницах без специальных лабораторий! А от них все что-то требуют и требуют! Большинство их отчетов в вышестоящие инстанции – бред, сплошная профанация! И осознают это абсолютно все, начиная от тех, кто, потупив глазки, стыдливо сдает немыслимый свой бред в надежде, отвязавшись от ненавистного руководства, прожить еще год, только бы никто их не трогал, не мешал бы им жить. И десятилетиями ничто не меняется – те же комиссии, взятки, банкеты, та же фиктивная никому не нужная отчетность.
Читать дальше