Сергий Чернец - Сочинения о рыбалке

И с этим теплым светом проявляются цвета и звуки. Вновь шелестит середина текущей реки. А веснушчатая от желтых кубышек, закраина реки подергивается седым туманом, лениво ползущим с росных лугов.

Проходит короткое время ночи… и утро вступает в свои права. Пепельно-серый и вялый туман вдруг становится прозрачным и под первыми лучами солнца, озолотившись, рассеивается по всей реке.

Вздохнул ветер, и туман заскользил над парной водой легко и свободно. В глубоком омуте, в его круговерти шлепнул, вдруг, торопливый хвост, а потом ударил уже гулко и тяжело, пуская круги по зеркальной воде. Кто это? Золотой крутобокий лещ, поднявшийся к поверхности в игривой истоме? А может, нежная русалка-берегиня (из древних сказаний об омутах с круговоротом), вдруг, всплеснула в сонном испуге, сторонясь пучеглазого старика водяного?.

«Кк-ва, кквак!» – утробно отозвалась под берегом всполошенная лягуха. И как по команде, взрывается лягушачий хор, отчаянно и резко со всех сторон….

Эти резкие звуки на время нарушают утреннее безмолвие. Потом бывает затишье. Но вот слышится птичий пересвист, голос тоскующей кукушки вдалеке. И утро шумное просыпается гомоном птиц и зуммером насекомых – тысячи комаров загудели в лучах утреннего солнца.

Не часто в наше время встречает человек такое романтическое утро, а если доведется, – то наслаждения для души хватит с избытком. В эти тихие мягкие дни и ночи, когда соприкасаются вечерние и утренние зори – хорошо быть у реки на природе.

И всегда здесь случаются памятные истории, они вроде бы самые обыкновенные, но, тем не менее, остаются надолго и так близки сердцу при воспоминании. Особенно потом, когда приходят серые дни падающих снегов и лютая злость морозов. Незатейливые картинки простых этих историй так по душе вспоминать в долгие зимние вечера.

Раньше я часто приезжал на это место к большому омуту недалеко от устья реки впадающей в Волгу. Всех снастей у меня было: одна удочка-телескоп и три донки. Весной во время цветения шиповника по берегам стариц бывал необычный ход рыбы и без богатого улова я не оставался. Правда, ездили мы всегда с товарищами. А в этот раз я приехал один в самую жару лета.

Жара – это такое время…. У снастей сидеть на солнцепеке – как добровольная пытка. И вода, словно стекло: ни морщинки от ветра, да хоть бы небольшой ветерок и то мечта. Искупаешься – и, кажется, что заново оживаешь: посвежеет голова, с нее спадает вязкая хмарь, легче начинаешь двигаться, и вроде самое время вернуться к удочкам. Но проходит полчаса, а то и меньше, и опять наваливается душная одурь, когда хочется послать все… и уехать домой.

Как обычно, я ставил, втыкая в песок вицы, вырезанные из тальника. Они служили моим донкам вместо кивков. Насаживал мочку навозных червей и опарышей на крючки одной донки, грушку тугой манки на другую донку. А сам садился неподалеку около коряги с поплавочной удочкой и поглядывал на гибкие вершинки донок, где подрагивали, оживляемые течением, колокольчики. Вскоре один из колокольчиков непременно встряхивался, коротко звякнув. Вершинка донки прогибалась по течению, осаживалась и начинала биться резкими толчками. Подбежал, подсечка. И на леске сверкал солнечным серебром тугой и резкий небольшой подлещик. Он был теплый, как и вода, пах свежестью речных струй и травой шелковицей зацепившейся под берегом. А потом начинал биться колокольчик другой донки. На крючке уже сидела красноглазая сорожка-плотвичка.

Иногда я менял насадку. Я насаживал на крючок кубики ржаного или белого хлеба, вначале протыкая корку, а затем сквозь мякиш обратно в корку пряча жало. Тогда удилище донки могло прогнуться по всей длине. Это брал язь. Он неохотно выходил на поверхность и бился прыжками и ударами в каскаде серебряных брызг. Это после весны так всегда клевало, вначале лета.

А в тот раз я приехал заранее, заночевать на берегу две ночи. В пятницу после работы на предпоследнем автобусе я выехал из города. И на берег, к воде я пришел почти ночью, пешком от остановки надо было пройти около пяти километров. И вот я подходил к месту на зыбкой границе ночи и начала молодой утренней зари. А подходя к месту, вдруг услышал я необычный шум в тихой заводи. Я замер от странных звуков, идущих от реки. Словно звонкое причмокивание и чавканье слышалось из зарослей прибрежных кувшинок. Мне показалось, что я вижу, как шевелятся листы на воде, а может быть, это был обман зрения и лишь теплый воздух струился над рекой. Я долго тихо сидел у воды, не разматывая удочек, и убедился, что речные «поросята» – это не фантастика, а вполне реальные создания. В траве временами слышались мягкие шлепки, и кувшинки словно раздвигались чьими-то крепкими телами.