Ярослав Полуэктов: DUализмус. Семя льна

– Высоченные, да, – говорит Бим. – Да, ну её, наhер эти проблемы. Башку ещё задирать. У меня давление. Слушай, Кирюха, ты мне в трубку, это… ничего не подсыпал? Типа снова. Нет?

– Нет, а что?

– Побожись.

Кирьян крестится настолько похоже, насколько его научили за всё время трясок по России. – Ну и что?

– Кирюха, а мне Мария подмигнула.

– Машка моя? В Угадае?

– Да не в Угадае. Святая. Вон та.

Кирьян всматривается туда, куда показывает Бим.

– Как она может подмигнуть – она же камешная.

– Да ты всмотрись.

Кирьян всматривается. Но Мария потупила глазки и гладит по головке кого-то, втёршись на треть в стену, – может юного Иисусика. – Нет, окаменелые оба!

– А я – то подумал – явление! – огорчился Бим.

– Явление Марии Порфирию! – посмеивается Кирьян и теребит ус, как нитку из шерсти высучивает. – Смотри, чтоб не сбежала со стенки. А то тебя туда в дырку как святого свидетеля захугачат.

Бим сердится: «Грешно смеяться над святыми человечками! Господи, прости Кирюшу – не понимают его поганые уста, чего творят со выпускаемым звуком».

Но Мария с Христосиком не убегут. Зря Кирюха беспокоится и друга пугает напрасно. Святая парочка обтянута защитной сеткой, наверно, от неразумных поступков божьих тварей – малых птичек, которых тут всего-то ничего. Или от разрушения сетка: всё-таки известняк, хоть и с ракушками. Сей материал не такой уж долговечный.

– Хрум, хрум, хрум.

И евробублик исчезает, поколотый славянскими зубами.

Теги иллюстрации:

Машка-Гретхен, которая позже окажется Эльзхен

Бим удалился по интимным делам. Пока ходил – все деревья – как сразу после экзаменов – забыл и попутал.

– Я тут под платаном такую видел… Всем этим… Машкам нашим! Блудодейкам! Содомщицам. Мать их… волосатую обезьяну…

– Чё Машка? Под каштаном всё-таки или под платаном? – рассердился Кирьян Егорович, столько сил потративший на выяснение породы малоизученного дерева. И, как теперь оказывается, совсем напрасно.

– Под платаном? А я чё сказал? Кедра? Кедра в Ливане, ты меня не путай, не бес. Не прогневляй, как грится, орла, крыл не режь ему.

– А ты сказал платан, а это каштан.

– Это каштан!!! У-у, блЪ! А! У! А у меня тут это… записано на салфетке. Та-ак, после снедения… руки вытирать… Мусорка тут хде? У-у-у, немцы! Мусорки нет! Эй, немцы! Подь-ка сюды, мил человек, – и Бим подгребает к себе официанта, ну лишь бы с кем поговорить.

На протяжении дней своей юности и всего путешествия Бим любовно собирает всякие мелочи, напоминающие ему о каких-то знакомствах, беседах с иностранцами, с билетёрами метро и таксистами. В этом списке стикеры под пивные кружки с автографами официантов, салфетки, бумажки, фотки. Там же обёртки с надписями и рисунками малознакомых немецких и прочих людей, таких же туристов, встретившихся на пути с Бимом и свидетельствующие о совместных беседах. Там оброненные кем-то коробочки. В кошельке, не такая уж нужная, но памятная мелкая сдача. – Я эту не променяю, – говорил Бим. – Это от тогушки 10 10 Чернокожая девушка из Того. , а это вот от австрияка. Помнишь австрияка в Августинере? Худой ещё такой хлопчик… К родственникам ещё приехал, а родственников дома не оказалось, или попутал адрес… что-то такое…

– Это который один скучал за соседним столом?

– Ну да, который к нам ещё приставал: откуда, откуда, а потом с испуга сдулся. Подумал, что мы бандиты или бомжи. А сам голубее некуда. А ему же охота было, а мы же не клюнули. Помнишь? Молодец, значит. Да и мало ли мы кто на самом деле. А вдруг мы наживка. На лбу у нас печати нет.

Про каждый предмет Бим делает короткую запись в блокнотике: там-то, во столько-то времени, по такому-то случаю. Так и салфетке с надписью «Castanea», сделанной настоящей немецкой женщиной, уготовлена судьба стать немаловажным экспонатом в домашнем настенном музее путешественника Нетотова Бима Сергеевича.

– Платан вспомнил, – посмеивается Кирьян Егорович. – С Платоном, что ли попутал? Философствовать ходил в сортир?

– Кто таков Платон? В бочке что ли который? На цепи?

– В бочке Диоген, а я про Платона. Ну, Платон, блин, под деревом сидел – так дерево и назвали. Философски.

– Или Платона от дерева?

– А фуй его знает. Неважно. История замалчивает. А это каштан. И в рот его ити. Жареному идти в рот то есть. Вкусный, говорят. Как солёный виноград. Кору ещё пользуют. Витамин и ещё какая-то там муйня дубяцкая.

– Ну и вот… кору, жареную… каштан… Оскома, о-о-о! А Катя там… – о чем-то своём вспоминает Бим.