Валерий Анишкин: На распутье

– Ладно, я вам принесу этот диплом, чтоб вы повесили его себе на стенку, – бросила Мила и хлопнула дверью так, что электрический звонок жалобно тренькнул, будто в испуге.

Ольга Алексеевна догадывалась, что в семье дочери происходит что-то неладное. Но из Милы лишнего слова не вытянешь, хотя по ней было видно, что она что-то скрывает. Но однажды дочь пришла к ним в слезах и рассказала, что Андрей избил ее. Оказалось, что бил он ее и раньше. Катя по-детски непосредственно и даже с каким-то удовольствием сказала:

– А папа маму об дверь головой бил, а я испугалась и описалась.

Ольга Алексеевна дар речи потеряла, а Виталий Юрьевич только головой покачал.

Когда Андрей приехал забирать вещи, Мила с дочерью ушла из дома. Ольга Алексеевна и Виталий Юрьевич молча сидели в комнате, пока Андрей собирал вещи. Только Ольга Алексеевна спросила с укором:

– Как же ты так, Андрей?

– Я ее любил! И сейчас люблю. А она мне жизнь испортила, – с надрывом выдавил Андрей.

Был он выпивши, и Ольга Алексеевна сочла разумным разговор не продолжать, только пожала плечами, и ее брови, по обыкновению, взлетели вверх. «Чем это она успела ему жизнь испортить?» – подумала она.

Андрей поступил по-мужски. Это в нем всегда присутствовало. Все, что он купил в квартиру, а было там все: и дорогой холодильник, и импортный телевизор-двойка, и печь СВЧ, и мебель – он ничего не взял. Квартиру же ей оставила бабушка, мама Виталия Юрьевича, которая очень любила внучку и, слава Богу, не дожила до этой неприглядной истории…

Виталий Юрьевич пытался сосредоточиться на рукописи своего романа, но мысли путались. То вспоминался завод, то вставало перед глазами лицо дочери, и сердце Виталия Юрьевича сжималось от жалости и бессилия помочь, оградить ее от тягостей, которые вдруг свалились на ее хрупкие плечи.

Стояло бабье лето. Днем солнце еще грело, и было тепло, но по вечерам уже чувствовалось холодное дыхание поздней осени. Землю устилали желтые и багровые листья. Утром дворники сметали листья в кучи на газоны, но они за день снова засыпали асфальтовые дорожки и приятно шуршали под ногами. Мила неторопливо шла по парку, а с деревьев нет-нет, да и сорвется то один, то другой листочек и, кружась, мягко упадет под ноги. Миле нравились кленовые листья, и раньше она любила собирать их в букет и приносить домой. Дома она ставила их в стакан с водой или молочную бутылку, и они долго радовали глаз.

Сразу за парком начинался скверик. По одну его сторону размещались в ряд стенды на массивных бетонных подставках. Несколько лет назад за стеклом висели портреты передовиков производства, теперь просто виды города. Стекла расколотили воинствующие подростки, и ветер рвал и трепал остатки фотобумаги с городскими достопримечательностями. По другую сторону стояли скамейки, на спинках которых сидели молодые люди, поставив ноги на сидения. Почему-то им нравилось сидеть именно так. Может быть, это был своеобразный протест, может быть, так сидеть действительно удобно, только старикам и старушкам, чтобы сесть на скамейку, приходилось теперь стелить газетку или целлофановый пакетик. Они быстро привыкли к этому и не роптали.

Мила вышла на площадь Ленина, на которой находилось здание областной администрации и театр имени Тургенева. Ленин стоял на высоком пьедестале спиной к администрации и, держась одной рукой за лацкан пиджака, будто собирался станцевать еврейский танец «Семь сорок», другой указывал вдаль, наверно, призывая идти туда, потому что именно там и было наше светлое будущее.

Площадь регулярно чистили, мыли и поливали, но по Ленинской улице, примыкающей к площади, ветер носил бумажки, пыль собиралась у бордюров и растекалась грязью после дождя. Окурки и плевки попадались под ноги, и чтобы не наступить на них, приходилось все время смотреть не перед собой, а под ноги. Мила давно заметила, что везде так устроено, что человек должен сгибаться в три погибели, как бы кланяться: и в железнодорожных кассах, и на почте, и в сберкассах, и в часовых мастерских окошечки так расположены, что ты всегда находишься в позе просителя. Потому, наверно, тебе и хамят кассирши и прочие чиновники, что ты для них вечный проситель. Мила улыбнулась этому своему открытию. А еще она подумала, что когда человек обживается на новом месте, он начинает с того, что наводит чистоту и порядок. Жаль, что эта мысль не пришла в голову нашему мэру. Грязная лестничная площадка, грязный двор, грязная улица – отсюда и пофигизм. У хорошего столяра или слесаря рабочее место всегда в порядке, поэтому у него и дело спорится; у нерадивого – кавардак, потому он брак и гонит.