Игорь Агафонов: Алхимик. Повести и рассказы

Что касается гвоздодёра, придётся за ним в другой раз, заодно, может быть, ещё по кружечке – за лося, так сказать…

Василий насупясь сидит в подсобке на перевёрнутом ящике из-под пива, курит. Заходит Палыч (свои называют его за глаза Паныч), директор, оценивающе оглядывает его поверх тёмных очков, и тоном – не то обиженным, не то язвящим (с похмелья Василию трудно определить), – говорит:

– Мне даже неловко общаться с тобой, таким… грустным.

Василий для приличия пошевелился, однако промолчал, потому что голова, точно у рыбы варёной.

– Ну и зачем ты мне нужен такой? – Паныч (ему ещё и тридцати нет, но приличным брюшком, и все к нему с почтением и по отчеству) повернулся к двери. – Следуй за мной.

В кабинете Паныч налил хрустальный стакан коньяку, скомандовал:

– Вперёд!

Василий выпил и закрыл глаза.

– Держи, – Паныч протянул конфету. – Присаживайся, – и сам примостился на край стола, скрестив при этом ноги и руки, ободряюще улыбнулся: – Ну, чего скажешь?

– А чего сказать, – Василий прислушивается к начинающемуся рассвету в голове и расслаблению в теле, пожимает плечами и разворачивает конфету.

– Ну, например: я оставляю на тебя магазин – сумеешь продать его целиком? С потрохами, так сказать.

«Вот оно что», – Василий разжевал конфету, проглотил, облизал зубы.

– А что ж… могу.

Василий, в общем-то, по натуре не сквалыга, но азарт в нём не дремлет. Был чуть помоложе когда, развлечения ради такими хохмами занимался: кильку за шпроты выдавал и сбывал заезжим оптовикам, или в соседнем магазине собирал с простаков деньги на растворимый кофе или колбасу по пятнашке , которая в зале по три сорок, но её нет. Скучивал вокруг себя нуждающихся: иди сюда, – манит рукой мужика. Тот: я чо – я ничо (мужик уже в трансе от одного такого обращения, как, впрочем, и все остальные, вокруг столпившиеся). Ид-ди сюда, говорю! Тебе колбаса нужна? Ну вот. Соберёт деньги и шмыг в магазин, оттуда через заднюю дверь – в такси прыг и поминай как звали. Потом ящик коньяку ставил ребятам из «дружественного» магазина. Так что не о наживе речь – об игре, психологическом эксперименте. И сейчас иной раз и не нужно вовсе, а украдёт чего-нибудь. Спортивного интереса ради. Впрочем, то давние времена, сейчас уже и неловко вспоминать про такое… да и представляется так, будто и не было ничего, как детства, скажем. Сперва тебе рассказывают мама с папой, каким ты был смешным засранчиком, и тебя это умиляет. Потом родители уходят – уходит и время с ними вместе как бы. И ты остаёшься сам по себе – наедине со своими воспоминаниями. И потом эти воспоминания начинают потихоньку затираться новыми впечатлениями… Ну не совсем, конечно – в критические минуты перед глазами вспыхивает… Но всё же. Спрашивают тебя, например: каким видом спорта ты занимался, ты отвечаешь, а потом спохватываешься – а занимался ли? Уж не соврал ли?.. Ну да ладно.

В данном же конкретном случае деньги были нужны позарез – карточный долг нависал дамокловым мечом. Один его знакомый так разыгрался однажды, что жену родную на кон поставил и дочь, а затем и жизнь собственную… Явился к брату: выручи. Тот: я же не заставлял тебя играть. На утро нашли картёжника на яблоне повесившимся. Василий тоже, бывало, просаживал всё – материальное (на жизнь чью-то, однако, ни разу не покушался таким образом), ловил тачку, мчался в долг, сгребал дома все побрякушки у жены, другой какой скарб стоящий и обратно за стол. Нинка, жена, слава Богу, ни слова – ни полслова. У отца, когда он ещё жив был, тоже занимал. Он только и спросит: ты мне их вернёшь? Не знаю, честно ответит Василий, смысла потому что нет лукавить – ни себе, ни отцу, тем более, кому ещё сына понять, если не ему. Всё наставлял: запомни, у картишек нет братишек. Когда Василий в последнее время играл с ним, тому всё казалось, что сын его жалеет, и это его раздражало. Василий после его смерти узнал, что выигранные у него деньги отец Нинке отдавал. Всё повторял: у тебя, сын, нет жёсткости.

– Вот грузчики жалуются, не на чем товар возить. – Паныч по-прежнему опирается задницей о столешницу и руки на груди скрещены. – Тележки новые куда-то запропастились.

– А я тут при чём? – У Василия заторможенность благодаря коньяку уже истаяла окончательно, он попытался разглядеть через тёмные стёкла очков глаза директора, но тщетно.

Паныч рассмеялся, даже кудри его каштановые запружинили по плечам, хорошо рассмеялся вроде бы, без подтекста, по крайней мере.