Он провел повышение Колесова со старшего инженера на должность заместителя начальника лаборатории, то есть минуя ступень ведущего инженера. Заработок вырос до восьмидесяти пяти процентов армейского уровня. Пересадил его из общей комнаты в свой кабинет.
Камаевский был в командировке, узнав о назначении, высказался против, Колесов обиделся. Но при встрече Камаевский пояснил почему – он против отхода его от техники в административную работу. Он успокоился.
Через пару месяцев работы на заводе он совершил святотатство – отменил комплексную стыковку в варианте Камаевского. Отключил корабельную аппаратуру и приборы смежников – десяток шкафов в рост человека. Вся эта махина работала сама на себя, время тратилось на устранение неисправностей в ней и тратилось бессмысленно, так как эти экземпляры аппаратуры никуда не поставлялись. Собственно комплексная стыковка ракетной аппаратуры осталась в полном объеме. Именно эта аппаратура шла отсюда на московский завод для установки на ракету.
Он подготовил приказ на изменение, мельком сказал что-то Михееву насчет упорядочения контроля, по предыдущим случаям знал об отсутствии у него интереса к техническим подробностям. Тот подписал приказ.
Вернувшийся из командировки Камаевский побушевал немного, Михеев озабоченно засуетился, но на заводе уже работали по новой схеме контроля, притом намного быстрее, без лишних помех. Вопрос был решен – положительно. А Колесов знал, что рискует – похвала могла быть только от собственной совести, а наказание могло быть суровым. По житейским правилам следовало провести обсуждение и согласование, но при известной одержимости Камаевского бесполезно оперировать разумными доводами.
Шел последний год правления Хрущева. В это время возникли большие претензии к институту: и по «Аметисту», и особенно по системе управления крылатой ракетой «Антей», Эта работа была главной в институте – и по объему занятых и по значимости.
Ракета «Антей» заваливалась в полете. Когда обе разработки прошли половину пути, началось «укрепление руководства». В силе были обкомы партии и региональные совнархозы. Директор института Чарин – лауреат многих премий, Герой труда, доктор наук (без защиты, по совокупности заслуг), авторитетный в судостроении человек. Однако министр судостроения Бутома был оттеснен от власти и даже пересажен из высотки на Котельнической набережной в скромное здание. Чарина сняли, директором назначили секретаря парткома, человека тихого и незаметного. Новый директор в свою очередь поменял нижестоящих.
Главным инженером института стал вузовский профессор (без докторской степени) с подчеркнуто изысканной манерой общения, получивший прозвище «герр профессор». Он пытался внести коренные улучшения в разработанные и изготовленные системы, то есть проявил волюнтаризм. Патриоты института потихоньку сплачивались против инородного пришельца, Михеев возглавил эту борьбу как член парткома. Борьба шла с переменным успехом, уже на место Михеева был назначен другой человек, и в то же время не было приказа о снятии Михеева, он оставался на своем месте.
Через три-четыре месяца после «укрепления кадров» работа наладилась. Высшее руководство могло быть удовлетворено, но специалистам понятно – результаты не могли получиться так быстро, сказались последние усилия снятых. Подтверждалось известное правило: «Любые дела проходят пять стадий: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных и награждение непричастных».
Через несколько месяцев сняли Хрущева. Министерства вернулись к власти, так что министр Бутома мог позволить себе свободомысленное высказывание:
– Я отдал институт с директором, а мне его вернули с секретарем парткома.
Назначил нового директора – Павлова. Он опытный специалист, главный конструктор проектов, свой человек в институтской среде. Ветеран войны, полноги на протезе. Характер жесткий и решительный. Одно время был секретарем парткома, поэтому обком партии не возражал.
Герр профессор был обвинен в волюнтаризме и вернулся в свой вуз. Михеев остался на своем месте
Зайцев, начальник отдела, был назначен главным конструктором системы «Аметист». Так решил Павлов. Назначение казалось странным – год до пенсии, сидел себе без дела, дело шло без него: заместитель, начальники лабораторий работали самостоятельно. В институте его уважали – много и успешно поработал раньше. Позднее, на его 60-летие хотели сделать приятное – на стенде поместили его фотографии разных лет, смолоду до сих пор. Волевое, почти каменное лицо постепенно преображалось в благостный, апостольский лик. «Страшная картина», – произнес кто-то из стоящих у стенда.
Читать дальше