Лука Птичкин: Мелкотравчатая явь

Когда мы закончили с блинами, то пошли по аллее рядом с прудом. Я остановился, щелкнул зажигалкой и закурил, разглядывая дугообразный мост недалеко от нас. Сейчас с одной стороны по нему бежала черная бродячая собака, а с другой под зонтом, защищаясь от мокрого снега, шла пара молодоженов и еще толпа родственников и фотографов за ними. Невеста, как и полагается, в белом платье, была какой-то неестественной, не из этого мира. Уж очень она сильно волочила ноги, наверное, из-за тяжести платья.

– Сейчас повесят замок на мост. – Сказал я.

– Ага… этих замков уже столько, что скоро мост рухнет. – Ответила подруга, опираясь на меня.

– Не рухнет, он металлический, – я сделал затяжку. – Вон, какая толпень ради этих двоих собралась.

– Я хочу замуж.

– А я пока не хочу жениться. Ясно все итак – рано.

– Ты не хочешь? – Спросила она шокировано и сразу отдалилась на метр от меня, будто я сказал ей что не люблю ее. Вероятно, для нее эти фразы равнялись друг другу.

– Нет, конечно. Сама посуди, рано. У нас за душой ни гроша, да и живем мы вместе только по выходным.

– А… ну да, мне, видимо, послышалось что-то не то.

Я не понял, к чему все это было, но промолчал.

– Почему мы здесь стоим? Пойдем уже. – Возмутилась она.

– Я курю и смотрю на мост…

– А мне нельзя стоять, у меня ноги промокли. Наверное, сапоги старые уже, расклеиваются. К тому же я не вижу смысла, чтобы здесь стоять.

– Скоро пойдем. Ты спешишь куда-то? – Я хотел ей рассказать, что я чувствую, глядя с непривычного ракурса на мост, на котором когда-то мы с ней впервые поцеловались. Было такое чувство, что я видел нас там, в вечернем сумраке, освещенных фонарями и сплетшихся языками… Как это было свежо, такое чувство, будто я всю жизнь ждал того поцелуя, как будто…

– Мне надоело здесь стоять. Пойдем дальше.

Но вместо этого я чуть сорвался.

– Послушай, в чем дело? – не выдержал я.

– Я не понимаю, что ты здесь, рыбу ловишь, что ли? Давай докуривай и пойдем.

Я бросил бычок в то место, где летом был пруд и с безысходностью в голосе ответил.

– Пойдем, пойдем.

Вечером, когда мы смотрели на DVD-плеере кино, я сказал, что хочу ее. Она долго и назойливо объясняла мне, что сегодня не может. Я говорил, что все понимаю. Потом, уже не помню, с чего все началось, я сказал ей, что мне все равно. А она, тоже не понятно почему, назвала меня дрянью. Мне кажется, я как-то не так себя вел. Это точно. Но как именно «не так» – понятия не имел. Просто так чувствовал, и всё.

Я досматривал фильм с мыслью о том, что я дрянь, я читал книгу с мыслью о том, что я дрянь… притом, мне было не совсем понятно значение этого слова. В отличие от случая, когда надо мной иронизировали, говоря, что я слишком доверчив, (когда я подумал, доверчив, значит, доверяю людям – и принял замечание) слово « дрянь » звучало как-то странно и неопределенно.

Я доел пельмени с мыслью об этом.

– Я – дрянь… ну и пусть. Если на то пошло, то я прожил восемнадцать лет дрянью, проживу еще больше. Что же с того? Если я раньше этого не замечал, то почему же я должен замечать это сейчас? Я вздохнул, повернулся к стене, и почувствовал, как проваливаюсь из мира в сон сквозь какое-то скопление метафизических систем, взаимодействующих друг с другом посредством астральных программ глобального разума материально-энергетического Теоса…

* * * *

– Это точно оно? – спрашиваю я.

– Да. Вообще-то, сначала сыр был другим, когда его в первый раз сделали.

– Каким?

– Ну, он недалек был от творога.

– А… а ты много знаешь. – Удивляюсь я.

– Пожалуй, это знают все. Только ты не знаешь. И как ты еще умудрился стать Создателем! – подшучивает она надо мной. Я смеюсь вместе с ней и добавляю: «это уж точно».

Мы завтракаем. Уже одиннадцать часов. Солнце у нас над головами то застилается одеялом из туч, то обнажается, пошло слепя глаза. На улице за стеклянной стеной не очень много народу. Лишь отряд черных монахов, укутавшись в рясы с головой, сгорбившись, косяком рыб мигрирует с юга на север, а с севера на юг – кузнец с механиком в новых чистых фартуках топают, усиленно размахивая руками, видимо, о чем-то споря. «У меня белей фартук!.. Нет, у меня!» – представляется мне.

– Наверное, нужно сходить на работу, – как бы невзначай произношу я. – Узнать, как там дела и что мы можем предложить им.

У меня появляется ощущение, что Рчедла поперхнулась: ее глаза стали мокрыми, и она кашляет, сжав в руке бутерброд с сыром.

– Я не могу пока, – откашлявшись, сдавленно говорит она, будто не своим голосом.