Лука Птичкин: Мелкотравчатая явь

В эйфории, я гляжу Рчедле в невероятно распахнутые глаза, в уголках которых блестит по одной луне. Кажется, она что-то хочет мне сказать, но молча дожидается возможности.

Думаю, слова типа «это было лучшее в моей жизни», или что бы там ни было – настолько глупы, что, кажется, я никогда не смогу подобрать что-либо из их бесконечной безнадежной замкнутости. Молчание, вроде бы, чем-то нужно заполнить… но сердцем осознаю, что это молчание заполняется самим собой и не нуждается в заполнении. Мы смотрим друг другу в глаза, и мне в голову приходит размышление о том, сколько же в мире бессмысленных и неуместных слов и вещей, но все же, они действительно существуют во всем этом мировом безобразии ради самих себя. А я продолжаю молчать, так и не подобрав слов.

– Я чувствовала все, – внезапно и с улыбкой говорит она, не отрывая от меня взгляда. Сейчас она кажется действительно красивой, хотя по своей природе является просто симпатичной, и не более. Сейчас же она… она… будто преобразилась. Большинство людей преображается после секса.

И я вновь, уже как бы по привычке, свожу все к тому, что люди преображаются в сторону своей натуральности. Вот теперь она прекрасна… – повторяю про себя.

– Как это? – спрашиваю я.

– Мне хорошо. Я чувствовала всего тебя и поняла, что ты действительно запутался в жизни.

– Я не понимаю, как это можно ощутить?

– Да это уже неважно. Это твой мир, ведь так? – Спрашивает Рчедла.

– Ну да, – чуть задумавшись, отвечаю я.

– Просто я подумала, что я могу открыть тебе кое-что, чего ты не знаешь, здесь, в этом мире. Пойдем?

– Это, конечно, прекрасно, – игриво склоняюсь над ней я, гладя ее бархатные плечи, – но давай утром. Я сейчас не намерен никуда идти. Давай лучше поваляемся чуть-чуть, а потом съедим что-нибудь?

– Давай. – Она вдруг улыбается еще шире и, кажется, я начинаю падать в ее глаза.

– А ты замечательный антидепрессант! – Улыбаясь, говорю я, – знаешь, ты сейчас просто прекрасна. Тебе говорил это кто-нибудь?

– Нет.

– Так вот знай, – я снова устремляюсь взглядом на луну, ползущую все выше и выше. В квартире теперь так светло, что можно хоть газету читать.

– Сейчас?

– Что?

– Ты сказал – сейчас прекрасна , а вообще?

– Тебе действительно важно это знать?

– Не то, чтобы очень.

– Вообще – довольно симпатичная, а сейчас – прекрасная. Понимаешь?

– Да. Только ты не думай, мне не обидно. Просто адекватизирую свое восприятие. Что-то вроде поиска обуви нужных размеров…

– Ясно.

Счастье ли это? Не знаю, но, по крайней мере, нечто свежо-необычное. Иной характеристики не подберешь. Так уж устроен мир: мужчина – опустошается, а женщина – наполняется. Главное, что обоим хорошо, а уж форма проявления этого «хорошо» остается всего лишь формой… Содержание – каким бы оно ни было – остается содержанием.

Секс – это просто секс, а уж каким содержанием я его наполняю – это уж как мне больше нравится… лишь бы это содержание не сильно расходилось с этим содержанием у партнера. Следовательно, чем меньше содержания… Бред какой-то. И почему же я все время ищу смысл, думаю я, играя с гирляндами на голове у Рчедлы. Какого лешего меня все время тянет на объяснение всего и вся? Вряд ли это природа человека. Скорее моя…

Я сильно зажмуриваю глаза и обещаю себе до утра ни о чем таком не думать.

* * * *

Я проснулся в десять часов, чувствуя себя двустворчатым моллюском, в которого непонятно зачем засунули песчинку, а он пытается ее выгнать, облепливая песчинку тут же каменеющей слюной. «Зато будет жемчуг», – подумал я. Разлепив глаза, я начал читать книгу, затем перелез через спящую подругу, от вида которой хотелось зевать (очень уж крепко она спала), пошел на кухню, сварил кофе и наделал кривых бутербродов, почему-то полагая, что к концу приготовления она должна проснуться. Но она спала еще час, а я сидел и пил кофе сам, глядя в окно на заснеженный мир. «Как же этот снег, все-таки, ложится, – подумал я, – на каждую мало-мальски значимую веточку». И тут же эта мысль мне показалась заменой какой-то другой, которую я не осмелился подумать. Что-то вроде, «Здесь могла бы быть ваша реклама»…

Днем мы пошли в парк, постреляли в тире, съели по порции блинов в полном молчании. Я наблюдал за ребенком за соседним столом: он просил коньяк у родителей, а они ему сунули полтинник в руку и посоветовали лучше покататься на вон той карусели.

Мою подругу все кардинально не устраивало непонятно почему.