Сборник: Во славу Бориса и Глеба. Коллективный сборник участников Всероссийского фестиваля русской словесности и культуры в г.Борисоглебске Воронежской области

На заречных лугах
Распустились цветы,
Будто снова снега
Раскатали холсты.

Утром стадо коров,
Чуть поболее ста,
Привело оводов
В заливные места.

Протащилась орда
Под кнуты пастухов,
Чтоб в больших городах
Пил народ молоко.

Молодая листва
Превратилась в навоз,
Уронила трава
Слёзы зоревых рос…

Но душа не болит,
Заросла, зажила:
Вновь цветы опылит
Луговая пчела!

Там, под ивами, у моста,
Был когда-то рыбацкий плёс.
Нынче грудь у реки пуста,
Ей всплакнуть бы, да мало слёз.

Лодка днищем скребёт по дну,
Чаще – волоком, свет не мил.
Я её, как свою вину,
Дотащу на остатке сил.

Вновь откроется глубина,
И манящей мечтой пьяня,
Просто лодочка, не вина,
Увлечёт в океан меня…

Пятого сентября
Сыростью от реки.
С неба на карася
Сыплются червяки.

Цапля, зрачком кося,
Циркулем щеря рот,
Целится в карася —
Аист наоборот.

Серых плащовок ряд
Берегом на постой:
Верное говорят,
Что карась золотой!

Пятого сентября
Я, наточив крючок,
С ними на карася
Выйду, смоля «бычок».

Выкурю пачку всю,
Но не прослаблю струн:
Близится карасю
Сковороды чугун!

Кто я ему? Родня?
Враг? Почитатель? Власть?
Молится за меня
Мой золотой карась…

Упало последнее яблоко
В саду, в аккурат на Покров,
И, сказочно сделавшись зябликом,
Порхнуло в проход меж дворов.

Летело по праздничной улице
В обличье огня-петуха
Такого, что с чванною курицей
Едва не случилось греха.

Усевшись на рыжего клоуна,
Пришпорив его, как коня,
За стынущим Солнцем взволнованно
Помчалось, уздечкой звеня!

А яблони листья озяблые
Привычно (за столько-то лет!)
Сухими ладошками яблоку
Всё машут и машут вослед…

Отшуршала листва, загустела вода,
И не терпит рука жженья первого льда.

Над телами морёных дубовых стволов
Я на лодке скольжу по владеньям бобров.

Там, где груды осин на другом берегу
Непролазной стеной их покой берегут, —

Понастроили звери к холодной зиме
Добровольных плотин, не в пример Колыме.

Где-то рядом по хатам подземным сидят,
Кормят горькими ветками малых бобрят:

Вас и ваших детей в книгу Жизни внесли,
А крестьянское племя на смерть обрекли…

И плыву я один меж пустых берегов,
Мимо вымерших сёл и творений бобров,

И всё чудится, что в ледяной глубине
Бог, живущий в реке, улыбается мне…

Гаснет кайма золотая
Запада… За ночь пурга
Снова следы залатает
Там, где ступала нога

Солнца. Припушит на диво
Яблони, крыши, скамью,
Тропку витую к обрыву
И на реке полынью…

Ах, если б давние чувства
С дырами в цельном сукне
Прочно, легко и искусно,
Сердцем латались во сне!

Какими словами мне выразить то, что знакомо
Мальчишке, идущему в жизнь по размытому следу:
Встречая закат на ступенях родимого дома,
Не чувствуя, – зная, что завтра отсюда уеду.

Районный автобус, пыля, заскрипит тормозами,
И, с модной клеёнчатой сумкой
И хрустким пакетом,
Ещё раз украдкою встретившись с мамой глазами,
Устроюсь в проходе, коль не было с местом билета.

Сгоревшая церковь, и клуб
С провалившейся кровлей,
Старушечьи руки и спящий, как ангел, младенец
Останутся там, за рекой, и в пугающей нови
Желанье вернуться мелькнёт, но души не заденет…

Бормочет глухо,
Да крестит рот.
Как жизнь, старуха,
Кто дома ждёт?
В секунду твёрдо
Замрёт клюка,
И голос гордо
Из-под платка:
«Бог дал, в порядке:
Сестра в Туве,
Дочь на Камчатке,
Сынок в Москве.
А мне и надо,
Чтоб хлеб у них
Был бел да сладок,
Как у других».

Пошла до хаты.
Там со стены
Глядят солдаты
Большой войны.
Там за трельяжем,
Где паутень,
Стопа бумажек —
На чёрный день…