Сергей Фомичёв - Пророчество Предславы. Мещёрский цикл

Из Леонтия, не склонного к подвижничеству, вышел не самый лучший священник. И потому, после возведения в сан, его не послали в новые земли, а отправили в уже сложившийся приход, который накануне лишился своего основателя. С трудом добравшись до Сельца, которое и отыскалось-то не сразу, Леонтий с ужасом обнаружил, что прежний священник ввёл в приходе непонятный ему уклад. В избе нашлись книги и свитки, писанные латынью, которую новый батюшка не знал. И таковых неправильных трудов оказалось много больше, чем греческих или славянских. На сводах церкви он разглядел изображения мудрецов, про которых мало что знал, а иных и вовсе затруднился припомнить. Но самое ужасное, что посреди алтаря стояло вырезанное из дерева изображение Иисуса Христа, похожего ликом на какого-нибудь поганого Световита.

Леонтий, конечно, знал, что подвижники, расходясь по весям и продвигая влияние церкви, обустраивали приходы исходя из собственного разумения, или же пытаясь приспособить каноны к местным поверьям. Никаких чётких, обязательных для всех правил, не существовало. Но увиденное настолько отличалось от привычного Леонтию, что всё пришлось переиначивать. Первым делом он тайно сжёг оставшиеся от предшественника книги и списки: все, какие не смог прочесть. Затем взялся за лики. Обнаруженного на стене Вергилия батюшка тронуть не решился, так как не имел представления, каким образом сделать новую роспись. Но имя философа на всякий случай со стены сбил, и теперь в этом месте зияла внушительная дыра, сквозь которую виднелись бревна сруба. Имя Гомера, дабы не делать ещё одной дыры, он шкрябал ножом до тех пор, пока разобрать что-либо стало невозможно. Остальных мудрецов, вовсе ему не знакомых, не тронул, опасаясь, вдруг кто из них окажется святым или пророком. Не решился он тронуть и деревянную фигуру Иисуса, но, смущаясь и бормоча молитву, закрыл её платком. Преобразование в службах заключалось лишь в одном: Леонтий сократил их количество до одной в день, а продолжительность свёл к нескольким коротким молитвам. Взамен он ввёл вечерние обходы паствы, якобы с назиданием и увещеванием, из которых неизменно возвращался мертвецки пьяным.

Ничего удивительного, что прихожане отнеслись к новому батюшке с недоверием. Прежнего священника они уважали; и нововведения Леонтия, а особенно дыры на стенах им не понравились. Тем более что и вид батюшки не шёл ни в какое сравнение с богатырским и мужественным обликом предшественника. Совсем не таким, как Леонтий, по мнению людей, надлежало быть пастырю.

Когда началась заварушка с умирающим колдуном, батюшка забился в подклет прицерковной избы и несколько дней просидел там почти безвылазно, наблюдая украдкой за растущим в селе беспокойством, за сходом, на котором решили послать к чародею. Читая под нос молитву, он следил за приездом Сокола, за похоронами старого колдуна. Лишь раз в день перебегал в стоящую рядом церквушку, чтобы провести службу.

Как только колдуна схоронили, священник успокоился. Но на всякий случай не вылезал из дома еще день. Почуяв, что опасность миновала, он принялся размышлять о слабости человеческого духа. «Что есть страх? Суть ли это победа плоти над духом?» – вопрошал себя батюшка и сам же отвечал – «Но плоть не способна следовать за духом. Ибо плоть обречена на смерть, дух же бессмертен. Человек принимает пищу, защищается одеждой от мороза, а кровом от ненастья, он опасается зверя и другого человека. Таково устройство мира. Потому страх дан нам свыше, дабы не забывали мы заповедей господа нашего».

Эти размышления несколько успокоили его. Леонтий вылез в мир и начал восстанавливать свой пошатнувшийся среди паствы авторитет. Собрав селян как бы на молитву, он завел речь совсем о другом. И первым делом попытался возложить вину на самих прихожан.

– Забыли заступника своего, отвергли благодать Господа нашего? – прогремел он грозно. – К поганому обратились? Сами погаными будете. Закроются врата спасительные перед вами, закроются навсегда. Ибо сказано, что останутся вне – псы и чародеи, и любодеи и убийцы, и идолослужители…

– Чего брешешь? – возмутилась одна из женщин. – Ты сам-то где был, когда беда такая на селе приключилась?

– Нишкни! – закричал Леонтий и взмахнул рукой. – Ты, баба, не от разума сейчас говоришь, а от страха. Но не того бояться след, кого ты боишься, о Боге нашем подумай, его и бойся. А твоими устами диавол говорит, душ наших погубитель…

Речь вышла запутанная и непонятная, но миряне, сбитые с толку упоминанием бога и дьявола, притихли на время. Вопрос, поднятый смелой женщиной, батюшке пришёлся не по душе, и он зашёл с другого бока, обвинив Сокола в шарлатанстве.