Александр Шалларь: Начало и другие рассказы

Вскоре куда-то пропал их друг Еся, живший в большом доме в соседнем квартале. Ему было девять лет, и Леша с дядей Юрой часто встречались с ним втроем или в компании с другими пацанами. Через некоторое время они узнали, что всем жившим в том доме евреям велено было собрать документы и ценные вещи, чтобы в назначенный час отправиться на регистрацию. Кто-то из пацанов рассказал, что в тот день к дому подъехала машина, похожая на автобус, но без окон. В нее погрузили взрослых и детей и куда-то повезли. Через несколько дней Юра показал Леше такую машину. Она стояла у дома в конце улицы. Дядя рассказал о страшном назначении ее и о том, что она называлась душегубкой.

В одну из осенних ночей над Харьковом немцы сбили наш самолет. По слухам, оставшийся в живых летчик спустился на парашюте в город и где-то прятался, возможно в их районе. Однажды ночью их разбудил громкий стук в парадную. Бабушка Мура с Юрой спустились со свечой (света не было) на первый этаж и открыли дверь. На улице стояли три фрица с автоматами и фонариками. Они поднялись на второй этаж и стали проверять комнаты. Проснувшийся Леша (дядя Юра накануне рассказал ему о летчике) очень удивился, когда фриц начал шарить в ящике их комода. Ведь летчик, как он считал, не мог поместиться в этом ящике. Фрицы ушли. Через день, когда он гулял на улице, рядом с ним остановилась легковая машина. Передняя дверца ее открылась, и немецкий офицер, не выходя из машины, подозвал его. Он подошел к фрицу, и тот спросил его, есть ли у него папа и где он сейчас. Леша отвечал с гордостью, что папа его на фронте. «Какой-нибудь незнакомый дядя не приходил в твой дом?» – спросил офицер. Леша ответил, что незнакомых дядей он не видел. На этом вопросы закончились, машина уехала.

Пожалуй, самым отчетливым воспоминанием Леши о тех двух годах был постоянно ощущаемый голод. Прасковья Александровна подрабатывала сторожем в какой-то конторе и приносила немного хлеба, картошки и крупы. Мама нигде не работала. Однажды к ним зашел домоуправляющий и начал рассказывать о том, что в Германию для работы на заводе отправляют девушек. Их будут хорошо кормить, и еще они будут присылать своим родным деньги, чтобы семья могла покупать продукты.

Мама советовалась с бабушкой Мурой и Прасковьей Александровной. После многих сомнений и слез они решили, что, может быть, для всех будет лучше, если мама отправится работать на заводе и сможет поддержать их всех, ибо чем дальше, тем труднее становилось жить. Через несколько дней к дому подъехал крытый грузовик. Мама взобралась в кузов, там вдоль бортов сидело несколько девушек. Бабушка Мура и Прасковья Александровна заплакали. Леша, хотя ему было грустно, что мама уезжает, не переживал, как его бабушка. Фриц застегнул полог кузова, и машина уехала.

Дальнейшая судьба мамы, по ее послевоенным рассказам, была нерадостной. Условия жизни при военном заводе, где они работали, мало чем отличались от концлагеря. Жили они в бараках, кормили похлебкой из брюквы, поили эрзац-кофе непонятно из чего. В завершение всего она заболела дифтеритом. В концлагере ее просто сожгли бы, но ей повезло. Какая-то пожилая фрау, которой требовалась девушка в домашнем хозяйстве, выходила маму, и она осталась у нее до конца войны. Любек близ Гамбурга заняли американцы. Они и отправили всех наших домой, в СССР.

Голод Леша с Юрой ощущали с утра до вечера. Бабушка Мура научила Лешу просить милостыню. Он ходил на улице вблизи общежития немецких офицеров, клянча: «Пан, дай хлеба!», и протягивал ладошку. Хлеба ему никто не давал, иногда совали монетку. Но охранники его не прогоняли. Однажды он обратился с привычными словами к спешившему в здание фрицу, бывшему, очевидно, не в настроении. Тот носком сапога брезгливо отбросил попрошайку в сторону. Леша сидел на земле и, хотя ему совсем не было больно, горько плакал от обиды. Охранник с автоматом сочувственно подмигнул, мол, не расстраивайся, парень, в жизни бывает и похуже. Накрашенная девушка, видимо направляющаяся на свидание с офицером в общежитие (похоже, охранник ее знал), ласково спросила Лешу: «Кто тебя обидел, малыш?» – и дала ему кусочек пирожного. За все время оккупации и в первые годы после войны он не ел таких вкусностей.

Леша обнаружил вскоре, что он не один попрошайка на своей улице. Женщина неопределенного возраста, то ли тридцать, то ли сорок лет, тоже просила милостыню. Пацаны звали ее не иначе как Леля малахольная, то есть чокнутая. Семья ее погибла во время бомбежки, и она тронулась разумом. Где обитала Леля – даже пацанам не было известно.