Мария Солодилова - Незастёгнутое время

Там и не надо было ничего менять… Никогда не видел лучшего перевода. Неожиданно глубокий для шестнадцати лет, но написанный в возвышенном стиле восемнадцатого века, и в то же время – всё искренне, без нарочитости… Может быть, этого она и стеснялась… Люди нередко стесняются высокого в себе, особенно – застенчивые, это не всякую подлость сразу видно… В ней словно было высказано всё то, что Игорь учился зачем-то держать в себе, и так внутренне обрадовался этому тайному сходству, что каждый раз при встрече хотел сказать ей об этом, но откладывал…

– Посуду за собой помой, а то я что-то никак чай не допью…

И мать ушла в комнату, смотреть телевизор, но и сквозь шум воды было слышно, как она переругивается с отцом, и было ясно, что сейчас снова вернется сюда, и будет просить его настроить черно-белый кухонный телевизор с местной антенной.

– Ну так что, ты на дачу-то едешь?

– Я же в гости собирался…

– И отцу надо помочь. Сам знаешь, у него и сердце, и вообще…

Отец, как всегда, затеял на даче нечто глобальное – пристройку террасы, призванной соединить кухню-сараюшку с домом. Для этого ещё в позапрошлом году ковырялись с дренажной системой, в прошлом – вкапывали столбы, а в этом году все это должно было, наконец, кончиться, но никто всерьёз этому не верил.

Как каникулы – так строительные повинности на даче, и конца-краю этому не видно, а попробуй только заикнись… Просто для Игоря дача была возможностью улизнуть из города, а для родителей крайне важна была картошка, яблоки, все эти постройки… Хотя он и сам мечтал о том, как хорошо будет читать на застеклённой террасе, но боялся в этом признаться.

– Тащиться туда, а потом обратно…

– Ну а отцу-то кто помогать будет? Мне, что ли, доски таскать?

– Рубашку мне погладишь?

– Голубую? А может, лучше белую?

– В белой на дачу?

– Но ты же её там снимешь, а потом поедешь на день рожденья…

Вот так сразу сдался… Мать из него умеет верёвки вить… Никакого характера…

Когда в кухне, наконец, заработал телевизор, оставалось только уйти в свою комнату, чтобы отгородиться от телеобстрела какой-нибудь спокойной музыкой. «Депеш мод» давно не слушал.

Хорошо бы перевести только за одну эту фразу – Рите можно будет показать, чтобы оценила. Где-то на кассете ведь и текст был…

С этим и заснул. А ночью снова приснился сон про книгу – только в этот раз она была необыкновенно тяжёлой, и он будто бы читал на незнакомом языке, но перестал этот язык понимать, как только осознал, что читает. И книга, закрываясь, пролистнулась справа налево, и выпала из рук перед самым пробуждением, чтобы Игорь не вынес из сна ни малейшей частички ночного знания…

Ехали в остывающем асфальтовом вареве вечера. Хотели пораньше – не получилось, теперь повсюду пробки, не пробиться. Само время от этого казалось вязким и тугим.

Рита сидела на переднем сиденье – любимое место, так лучше чувствуются скорость и ветер, но сейчас, как заворожённая, смотрела на расплавленные в красноватом закате облака, поддавшись неизбежной медлительности поездки, а может, ещё чувствуя остаточную бронхитичную слабость.

И откуда ему дано это удивительное, летописное имя? Красное с черным – будто что-то перегоревшее, отжитое… Еще зимой он казался тоскливым темно-синим – и когда успел измениться? Или он оставался прежним, а она только сейчас по-настоящему его увидела? Интересно, чувствует ли он ее так же, в цвете, или пока – черно-белой?

Весенний ветер в городе – он всё равно особенный – в самом асфальте и то чувствуется желтизна тополиного клея, будто дороги растут – сами из себя; по кирпичику поднимаются дома, и на любой стройплощадке пахнет грозой после поливальных машин.

– И куда ж ты прёшься в правый ряд? Москвяч… Ну езжай, посмотрим, – говорила Арина Петровна вполголоса, будто обращаясь к яростно сигналящему жигулёнку последней модели с московскими номерами. – Наглые все…

Сперва они с Ритой смеялись над особенным столичным произношением, а теперь, когда удалось выцарапать машину – и над автолюбителями…

– Давай-давай, голубчик, по обочине, менты тебя заждались…

Арина Петровна ездила аккуратно, и машина, доживая седьмой год, была как новенькая. Правда, сейчас что-то там дрожало и дребезжало, и мать прислушивалась к машине, как к собственному телу. Рита так не умела. После того, как на просёлочной дороге Рита чуть поцарапала правый бок, не заметив пенёк, мать орала, как ошпаренная, так что больше и пробовать не хотелось… А вот Мишка напрашивался мыть машину при любой погоде – только бы в гараж дали заехать…