И тут у него за пазухой пискнуло и зашевелилось, и он с удивлением извлек оттуда котенка.
Юра Хмельницкий, ассистент кинооператора, был, в общем-то, неплохим парнем – да чего уж там, отличным парнем был Юра! – но перебрал по молодости лишнего и до сих пор никак не мог протрезветь: горький туман только еще начинал рассеиваться в его симпатичной голове, – иначе бы он никогда не позволил себе ничего подобного: он подошел к Женьке, сунул ей котенка и обнял за плечи с намерением поцеловать!
– Полегче! – только и успела сказать оторопевшая Женька, не соображая, как одновременно управиться с котенком, метлой и парнем, а тот уже бормотал на нее своим перегаром:
– Принцесса… Золушка… Грация…
И обжимал противными своими руками!
– Гюльчатай, открой личико!
И тогда Женька отпихнула его, оставив держать свою метлу, и сорвала с головы марлевый колпак.
Юра Хмельницкий готов был сказать что-то обиженно-возмущенное, может быть, даже обидное для Женьки, но тут он разглядел ее лицо – и смешался в своих чувствах.
– Где это тебя так? – невольно произнес он, чего тоже не стал бы говорить в трезвом состоянии.
И Женька, уже не сердясь на парня, горько полюбопытствовала:
– Что, страшно, кавалер?
Но не подумайте, что Юре стало страшно, нет – просто было как-то неожиданно, и он так и сказал:
– Неожиданно как-то!
И добавил, не умея совладать с винными парами:
– А вообще-то ты красавица!
И попытался изобразить руками, какая именно Женька красавица, но уронил метлу, кинулся ее поймать, потерял равновесие и сел на асфальт.
– Маненько загулял, казак? – усмехнулась Женька, и парень ответил в тон ей:
– Да, вот, чуть не упал!
Он продолжал сидеть и рассматривать Женьку, и вставать не торопился. Женькины формы слабо, конечно, угадывались в таком ее одеянии, но воспаленный алкоголем взгляд свободно проникал сквозь любые покровы. Да и лицо, если вот так загородить левую половину – или даже операцию сделать, точно, сейчас такие запросто! – вот это будет да!
Женька почувствовала этот раздевающий взгляд и смутилась.
– Ты чего это? – прикрикнула она, больше сердясь на себя из-за своего смущения, чем на парня за его откровенный взгляд, и добавила грубо:
– Я ведь уродина, а не давалка!
Юра Хмельницкий поднялся, подобрал метлу и сказал, продолжая думать о косметической операции:
– Все еще можно поправить.
А Женька возмутилась, подумав о другом направлении его мыслей:
– Разворачивай оглобли, казак! Тебе что, ночи не хватило?
И Юра растерялся, потому что начал уже трезветь и утоньшаться душой. Он извинился и побрел к гостинице, волоча за собой метлу.
– Эй, кавалер, забери котенка, метлу отдай! – кинулась за ним Женька.
И снова они стояли друг против друга, и Женька с удивлением читала в глазах парня, что тот на самом деле мнит ее красавицей, а он взял да еще и дотронулся до ее лица, и Женька – эх, Женька, Женька! – не отвела эту руку. Прямо хоть плачь! Его ладонь, пыльная и теплая, спрятала, как в мешок, все ее уродливые шрамы, и Женька представила, какой он теперь ее видит. Она сама так иногда делала – прятала левую половину лица, когда хотела вспомнить, какой была, и понять, какой могла бы быть теперь. Это случалось редко, когда бывало очень уж тоскливо, не чаще. И Юра Хмельницкий увидел ее именно такой, и ему стало жалко эту молодую женщину, такую прекрасную и несчастливую.
Парень смотрел теперь грустными глазами все понимающего человека, и под этим взглядом в груди у Женьки затрепыхались тонюсенькие росточки давно позабытых и совершенно ненужных и даже опасных в теперешней ее жизни чувств и волнений. Не в силах справиться с этими своими чувствительными побегами, Женька ненатурально расхохоталась и сбросила руку парня со своего лица:
– Да тебе еще стакан, голубок, и ты к чертовой бабушке в постель полезешь!
И еще что-то в том же духе, пока парень не скрылся за дверями гостиницы. И тогда она замолчала.
Котенок и метла были в руках у Женьки. А парня – не было. И это хорошо, и это ладненько, и нечего расслабляться по пустякам!
– А котенка я, пожалуй, себе оставлю! – решила Женька.
Она стукнулась к поварихам в столовскую кухню, отдала им на время своего звереныша, который уже начал показывать характер (пищать и вырываться), и продолжила работу.
Юра Хмельницкий поднялся к себе на четвертый этаж, вошел в номер, тихонько, чтобы не будить спящих, достал из-под корабельных часов на тумбочке – часы были предметом особой гордости Юры – достал тетрадь для этюдов, взял угольный карандаш и расположился за столом рисовать.
Читать дальше