Олег Лукошин: Сгустки. Роман

– Садись к костру! Ты весь промок.

– Как здорово, если бы я заболел и умер.

– Ты умрёшь, спору нет. Только не в ближайшее время.

– Спасибо. Я давно хотел, чтобы кто-то пожалел меня.

– Я никогда не жалею, ты же знаешь.

– О да. Я успел понять кое-что.

– Ты способный ученик. Самый мой талантливый.

– И единственный…

– И единственный. Но не потому, что других нет. Они есть, просто ещё не вылупились из личинок. Ты был первым и это не случайно.

– Почему-то гордости это мне не прибавляет. Тяжесть, рыхлость – это длится целые годы.

– Тебе кажется – годы?

– Больше чем. Я будто целую вечность живу с этим.

– Ты знаешь, а ведь это замечательно. Такое трудно было ожидать даже мне. Так оно всё и есть: целую вечность и именно с этим – как здорово, что мне не пришлось убеждать тебя.

– Но где же цельность, где плотность, почему их нет вокруг?

– Мысль вибрирует, она неустойчива. Я пока не могу лепить из неё статуи – поэтому.

– А бывает так, когда лишь отсутствие, лишь стойкость, лишь покой?

– Что ты! Я бы сам хотел этого, но сомнения – они велики, они посылают трещины.

– В один прекрасный день я вырвусь, исчезну.

– Не думаю. Но отнимать надежду не имею права.

– Это хорошо. Это хорошо, что я не вижу начал. Мой взгляд направлен вперёд, фантомы случаются, но слиться не могут. Я твёрд сам в себе, хоть ты и скажешь, что это не так.

– Нет, нет, почему же. Охотно верю.

– Я – по воле чувств и их веяний. Хоть и через чуждые каналы. Я – дитя Любви. Моя нежность естественна и прекрасна.

– В таком случае, я – дитя Гордости.

– Не только. Злобы, ненависти… Так мне кажется.

– Подкинь веток в огонь, он затухает вроде.

– Я не вижу никаких веток.

– Нет? Ну что же, сейчас он потухнет тогда.

– Пусть. В нём что-то страшное.

Город умеет дышать. Если хорошо прислушаться, дыхание его вполне распознаваемо среди прочих звуков, которыми наполнена пустота. Оно низкое и тягостное. Звуковая картинка в этих частотах красочностью не отличается, но даже на фоне общей невесёлости звуки его вдохов и выдохов особенно удручающи. К середине дня они становятся совсем беспорядочными, ночью немного успокаиваются, но всё равно тревожны и болезненны, и лишь под утро, в самые ранние часы рассвета, делается оно ровнее и благозвучнее. Всё от диссонанса – собственное дыхание являет собой саму Удручённость. Воздух светлеет. Контуры зданий вырисовываются чётче и пугливая Мистика исчезает. Пространство улиц переплетено тонкими паутинками, тонкими, но плотными. Она липнет к телу, паутина. Очень устал, а приходит – и усталость удваивается. Заветное метро, до него несколько шагов. Людей нет. Эскалатор шумит и неумолимо изливается вниз. Пусто и можно просто прислониться к колонне. Секунда, другая, но он слышен потом, этот гон. Вагон открывает двери, надо войти внутрь. Внутри – она.

Надо? Надо ли?.. Чувствуется, что да, а почему – непонятно. Ведь всё зациклено, всё последовательно; его, как и прежде, отторгнешь.

Он встал на четвереньки, пополз. Р-р-р-р, – рычал, а ещё пытался лаять. Она повернула голову, взгляд приятен, почти ласков, но и удивлён; она ждала. Он дополз до её ног, сжался и заскулил. Потом лизнул сапожок и робко взглянул на неё из-под усталых век.

– Можно, я буду твоим псом?

Она заговорила первой.

– Вы, наверное, тоже только вчера приехали?

– Позавчера.

Андрей приподнялся с гальки и переместился в сидячее положение. Девушка была весьма симпатичной. И казалась ужасно знакомой.

– А как вы определили? Белый потому что?

Она кивнула.

– Я тоже белая вся, стыдно показываться. Вон какие все шоколадные.

– Ну, они ведь тоже не сразу такими стали. Несколько дней – и мы с вами загаром покроемся.

– Несколько дней, кошмар!

Он рассмеялся.

– А вот мне всё равно как-то: загорю, не загорю – какая разница.

– Ну и зачем тогда сюда приезжать?

– Покупаться, воздухом подышать…

Она хотела что-то возразить, но не стала. Он тоже молчал.

– Сколько же вам лет тогда, – подала наконец она голос, – если вас уже всё перестало волновать?

– О, ужасные цифры! Когда произносишь их, не верится, что мог столько прожить… Но насчёт того, что меня всё перестало волновать – это вы зря. Меня много чего ещё волнует. Такие красавицы, как вы, например.

Она приняла комплимент с благодарной улыбкой.

– А всё же, сколько?

– Пятьдесят, – мужественно ответил он.