Федор Метлицкий - Камея Дианы. Повесть

Может быть, нельзя разорять родовое гнездо, пытаясь изменить в нем что-то? Это изменение должно быть естественным и долгим, и наверно, есть пределы, за которыми вообще гнездо будет разрушено. Стефан не желал нарушать равновесие сил, иначе его замысел мог бы показаться странным, и даже предательством в отчужденном большинстве жаждущих порядка.

Самоуверенные младореформаторы усмехались:

– Они всерьез готовятся к выборам, чтобы свалить нас. На самом деле это игра. Госресурс все равно возьмет верх.

Только в чьих он руках? Глава чувствовал, что, судя по всему, Парламент берет верх, а его власть колеблется. И в их руках большая часть медиаресурсов.

Он понимал, что нельзя рубить с плеча. И продолжал осторожно менять людей. Стал подбирать соратников-«младореформаторов», благо бюджетных денег на этой должности хватало, не то, что в его партии в молодости. Но такой подбор тоже вызывал негодование, и даже распускались порочащие его слухи.

Поэтому очень не хотел приглашать только тех, кого знал и ценил, то есть узкий круг знакомых профессионалов. Но как иначе собрать свою команду? Надежды на избрание лучших не было – оно обычно проводится Парламентом, в избирательных участках в школах, на все готовых, вплоть до организации «вбросов» бюллетеней и бесплатных пирожков. Создается волна восторгов в средствах массовой информации по отношению к нужным кандидатам, искусственно раздуваемых Парламентом во всей стране, владеющим медиа и частью «государственных ресурсов», то есть средствами прочищения мозгов и деньгами.

Глава страны жил не как все люди – просыпался с глобальными мыслями и тревогами о стране и мире, постоянно мотался на земле, в небесах и на море, в автомобилях, самолетах, на кораблях, жил в люксах гостиниц городов, в деревенских избах.

Встречался с массами людей из провинции, И вся его внутренняя жизнь вытеснялась: одни приветствовали его со счастливыми лицами, чувствуя стабильность, которую он несет, другие плакали из-за погибшего в пожаре дома, просили о помощи своим детям-инвалидам или умирающим от неизлечимой болезни. То есть у него внутри все было разорено, и полно бодрого оптимизма вечного вращения убыстренной сконцентрированной жизни.

Эта концентрация дает поверхностный взгляд на мир, что рождает формализм решений власти, меряющей среднюю температуру по больнице.

Особенно его мучил вид до боли родных сел, так и не восставших из тысячелетней нищеты.

Вспомнил свою первую поездку в глубинку. Странно, как резко разнится жизнь в столице и провинции. Дороги в ухабах, как в старину. На улицах много выпивших селян, здесь издревле пьют ежедневно. Посреди дороги лежат собаки, тоскуя о невозможности продлить их беззаботную жизнь вечно. В магазинчиках горы фруктов и овощей, и хомуты, в витринах сплошные консервы, фруктовые соки, сливовица, вина.

Темные бревенчатые избы, часто раскрашенные яркими красками, чтобы не умереть от тоски, спроворены по древним лекалам: квадрата – земли, и круга – неба, словно и не существует иных градостроительных идей. У их насельников странное свойство – сорить сразу за порогом, словно за ним – все чужое. Иностранцы с удивлением слушают их плавную речь из согласных, на которых спотыкаются при чтении, вроде: срхска кухня, звзда, крст…

Но в глубине своих тенистых садов, прячущих вековую простоту быта, у них свой рай, свое мироздание, где может отдохнуть тело и уйти в свободу душа.

– Здесь начинается наша идентичность! – благоговейно говорил помощник.

Глава района широким жестом пригласил Главу страны пообедать у «одной из средних семей».

Дом крепкий, кирпичный, раскрашен в яркие цвета. Стол уже был накрыт: местное «импортозамещенное» вино, суп чорба с соленой питой (пирогом) по старинному рецепту, карпаччо с тыквой и… черными трюфелями.

Глава вопросительно глянул на вспотевшего главу района.

– Это не показуха. Трюфели местные. Находят в лесу с помощью наученных собак.

От присутствия власти семья забыла обо всем. Сейчас направленность ее сознания была в счастливую сторону, совершенно забыв о ссорах в семье из-за постоянных нехваток денег на мясо, лекарств для худеющей отчего-то дочери.

Он понимал, что видит только одну сторону подданных, затаенных, себе на уме.

Но что за этой направленной на него надеждой? Что таится в этой народной бездне? Ожидание, что он даст лучшую жизнь? А если они перестанут верить в его чудо, там может быть все. Он смутно угадывал: они и сами не знают, какие, может быть, жестокие выходы зреют в их душе.