Юрий Моренис: Белый конь. Высокобезнравственная повесть

Смело отвечаю:

– Маша.

– А по батюшке?

Я – в осадок! Впервые в жизни у меня спросили отчество.

– Владимировна.

– Здравствуйте, Мария Владимировна. А я Геннадий Михайлович. К шефу можно? Мы созванивались.

– Ага… Да, то есть, можно.

Они сидели, разговаривали, выпивали (Уж знаю. «Чай» кто разливал?). А я за это время пришла к точному выводу, лысые – не мой конек. Закончив переговоры, мужчины решили развлечься.

– Машенька, – запинаясь, сказал Николай Петрович, – едем в кегельбан.

Ке-гель-бан? Что такое кегельбан? Баня с кеглями?! Зачем в бане кегли? Как филолог, я могла разобрать слово по составным. И главное здесь баня?! Еще чего! Но опять же, тружусь всего третий день. Не утомилась… И так сразу терять работу не хотелось. Испытание с коньяком выдержала, может, здесь как-нибудь выкручусь?

Гусеница быстрее ползет, чем я собиралась. Выключила компьютер, разложила бумаги, принялась подмазывать губы, дважды, чтоб надежнее, подтянула колготки. Да мало ли дел найдется у секретарши после тяжелого рабочего дня?

Они терпеливо ждали внизу. Шеф пошатывался у своей черной «Волги» и махал рукой:

– Машенька, быстрее, опаздываем…

Я лично никуда не опаздывала.

Геннадий Михайлович стоял ближе. Он, наверно, заметил мою неуверенность и прошептал:

– Мария Владимировна, не волнуйтесь, давайте его обманем, – повернулся к шефу и крикнул, – Николай Петрович, пусть девушка, поедет со мной, а мы следом за вами!

Оба, казались, навеселе. Однако у Николая Петровича – водитель, а Геннадий Михайлович сам за рулем. Впрочем, своими глазами видела, шеф хлестал, зато гость лишь пригубливал. Может потому, глупенькая, предпочла белый автомобиль лысого.

Отправились…

Этот долбанный кегельбан находился в дальнем районе города, но Николай Петрович явно не торопился. Я видела, как он что-то говорил водителю, смеялся и все время оборачивался назад, наблюдая, не отстали ли мы. Чего же тогда он меня подгонял? Тут бы удариться в подозрения, но я все ждала, когда Геннадий Михайлович спросит мой адрес и отвезет меня домой. Вот небесное существо, крыльев мне только не хватало! А лысый все мурчал, все успокаивал, руки свободно лежали на оплетенном руле, и только массивный перстень гипнотизирующее посверкивал бриллиантом. Я и впрямь впадала в истому. Лето подходило к концу, но август не собирался отступать, к вечеру холодало, однако в тот день солнце светило, будто прописалось на небе.

– Чего он так тащится? – спросила я вяло и капризно.

Геннадий Михайлович оживился:

– А давайте, кругом! Все равно приедем раньше! – он резко свернул в сторону.

– Площадь Юности, – возразила я.

– Что, площадь Юности?

– Я там рядом живу.

Машина рассекала загустевающий воздух. Не вру, пространство становилось плотным и звуконепроницаемым – по крайней мере мне так казалось.

– Мы не туда едем, – пыталась я вырваться из кисельных берегов и молочных рек. Я кричала, как недорезанная, рвалась расколотить лобовое стекло, а на самом деле робко шептала, обмахиваясь вспотевшей ладошкой.

Да, мы ехали не туда, не к площади Юности… Я вообще не понимала, где мы. Насыпи, железнодорожные пути, разбитые вагоны, и справа, и слева, словно кровеносные артерии, а посередине ползущий автомобиль с тонированными стеклами. Нас не разобрать, зато все вокруг отлично видно, как из танка. Хотелось скомандовать: «Огонь!», а можно и не командовать – атмосфера накалялась сама по себе. Нет, Геннадий Михайлович не гладил меня по открывшемуся бедру, богатый перстень продолжал сверкать на баранке, но я знала, сейчас должно вспыхнуть и сгореть к чертовой матери. Насыпи лоснились от жира, шпалы пышно набухали, рельсы отливали пурпуром, а раззявленные вагоны, причмокивая жевали густой воздух. Сейчас это покажется странным, а тогда – вполне естественным, ведь мы приближались к тупику!

Были у меня мужчины… К двадцать трем годам как не случится мужчине? Даже неприлично в мои лета оставаться в девицах. Пусть будет еще один – ха-ха-ха! – на этот раз – с голым черепом…

А дальше я перестала что-либо понимать. Трикотажная кофточка слетела и закружилась по салону, следом осенним желтым листом поплыл топик. Я не голливудская звезда, лифчик порой надевать не обязательно… На работу мини – ни – ни, юбка обязана придерживаться строгих линий… Кстати, где она?! Надежно подтянутые колготки растворились прямо на ногах, о стрингах и говорить нечего – исчезли. Желтый шар оторвался от туловища и оказался у меня между ног. Что это, язык? Язык!!! Фитилек затрепетал, словно к нему поднесли факел! Медленный огонь пополз по распахнутым бедрам, пробрался внутрь живота, зажигая каждую клеточку, доводя до кипения каждую капельку крови. Но вот у дымящейся, как торфяник, груди он вырвался наружу и помчался по телу, по высушенной длительной засухой степи, оставляя за собой выжженные алые пятна. Рот исказился, то ли от жажды, то ли от крика. Наконец, где-то наверху, в голове, взорвалась тьма… Даже в кончиках пальцев отозвалось эхо. Но я еще не умерла! Огонь гас, как гул благовеста, как волчий вой, уплывая к луне. А оттуда, с небес, снисходила благодать: сожженную кожу охватывала прохлада, по исстрадавшейся плоти потекли ручейки – в последний момент меня сняли с костра и аккуратно сложили в холодильник. Как тут не задрожать? Сознание, прихрамывая, возвращалось, как побитый за углом хулиганами отличник. Боже, неужели это со мной случилось?! Первый раз! Лодочка, покинув узкое русло тела, вынесла меня, неразумную, в океан.