Федора Яшина: Потому что нельзя быть на свете красивой такой… сборник рассказов

– Да-да Сема, всего сто грамм водки и много тоника. Думаю начинать новую жизнь, бляха-муха.

– Что ж, попробуй, милая Лукреция. Может в этот раз у тебя, что-то получится. Если бросишь, обещаю в течение недели давать тебе бесплатно, китайскую вермишель.

– Ну что ж, стимул есть.

Соточку Лукреция засаживает тут же у прилавка. Теперь ее не трясет, самочувствие улучшается. Махнув, на прощанье продавцу, она выходит и медленно бредет домой. Раньше, когда Лукреция еще не так много пила, как сейчас и пьянью еще не была, но уже изредка устраивала кратковременные моратории на употребление алкоголя, именно тоник служил своеобразным заменителем бухалова. Своей освежающей горечью он всегда напоминал ей алкоголь, но, что очень важно, им не являлся.

По дороге домой, попивая тоник прямо из горла, Лукреция с досадой, вполне однозначно думает, что не пить у неё не получится и тоником тут не спастись. Причем, с не меньшей однозначностью понимает, что физически, пить уже тоже не может. Организм её устал. Сильно устал. Но, забухерить очень хочется. Что ей делать? Что? Она же не может не пить.

В итоге, чтобы чем-то занять себя и как-то отвлечь мысли от выпивки, пьянь решает сходить в баню. Горячая парилка и ледяная купель всегда способствовали поднятию жизненного тонуса и улучшению самочувствия.

Лукреция заходит домой, скоренько собирает банные принадлежности, берет последние деньги и идет.

В этот час баня, как всегда пуста – лишь старуха банщица, носит туда-сюда воду в здоровенном металлическом ведре, да какая-то монахиня неуклюже раздевается, путаясь в длинной рясе. Наконец ряса снята, и монахиня медленно опускается на лавку, предусмотрительно застеленную газеткой. Она оглядывается по сторонам и никого, кроме голой Лукреции, не обнаруживает. Лукреции, в общем-то, тоже смотреть не куда, так что взгляды их невольно встречаются. Монахиня, смущенно улыбается, залезает рукой в пакет, стоящий у её ног, недолго капается там и извлекает на свет божий бутылку водки:

– Раздели трапезу со мной, православная.

Тут то Лукреция окончательно понимает, что сегодня, явно не тот день, чтобы начинать новую жизнь. «Ладно, не первый раз бросаю. А то когда еще с монахиней, пить доведётся».

Собутыльницу зовут матушкой Глафирой. Выпив пол бутылки и разговорившись о том, о сем, Лукреция наконец созревает для того, чтобы задать монахине вопрос волнующий её в последние дни более всего:

– Скажи-ка мне маменька…

– Матушка, – уже в третий раз терпеливо поправляет та.

– Ну да…, Впрочем, какая разница. Я сейчас не о том, – Лукреция залезает рукой под простынь, накинутую на плечи, теребит зачем-то сиску и забросив ногу на ногу вопрошает. – Я вот, что хочу спросить. Почему в жизни так случается, что у человека, на протяжении всей его жизни, все идет хорошо, и вдруг наступает черная полоса. В один момент, ни с того ни с сего, все начинает рушиться, портиться и человек уже не понимает, откуда у него бралось столько сил, чтоб добиться того, чего он добился и не понятно, куда у него подевались все эти силы. А?

Глафира терпеливо выслушивает эту неожиданную терраду, поглаживает свою мокрую бороду и изрекает тоном, каким обычно пьяные люди излагают всем известные аксиомы:

– Дык, ведь господь испытывает нас…

Лукреция недоуменно смотрит на матушку.

– Чё ему нас испытывать? Мы же не разведчики какие…

Та тоже не растерялась:

– Ну, тогда значит ангелы-хранители заснули.

– Как это?

Монахиня принимает важную позу и с поучительным видом говорит:

– Да, да, дочь моя, ангелы-хранители тоже изредка, но расслабляются. Всю жизнь нашу, они бдят неустанно, следят, чтоб все у нас, было как надо, контролируют, наставляют на путь истинный, в обиду не дают, ну и все такое, сама понимаешь, они же ангелы-хранители. – Глафира подняла бутылку, собираясь налить еще по-полтиничку, и продолжила – От этого трудного, всеохватного дела, они все же иногда устают и засыпают, выпуская нас из-под своего всевидящего ока, иногда на час, а иногда спят годами. Вот тут-то, как раз и важно, чтоб человек не оступился, был покорен судьбе своей, чтоб не нагрешил – Она назидательно поднимает к верху палец и тут же, будто спохватившись трижды крестится и причитает.

– Прости меня Господи, прости меня Господи, прости меня Господи.

«Значит мои ангелочки спят? – спрашивает себя, Лукреция и приятные слезы самосожаления наворачиваются у неё на глазах, – когда же они проснутся, родимые?»