Александр Никонов - Я иду к тебе, сынок!

Не знаю, подметили ли вы такую странность. Когда наши государственные мужи и дамы выступают поодиночке, неважно где – на митингах, на телевидении или в печати, честное слово, их расцеловать хочется – умницы! Ну, каждый из них говорит здравые и правильные мысли, произносит правильные слова. Один говорит, что нужно немедленно прекратить боевые действия в Чечне и сесть за стол переговоров – и он прав, нельзя воевать с собственным народом. Другой кричит, что нужно разоружить это бандитское вооружённое гнездо – и он тоже прав. Ну а что происходит, когда все эти вещатели собираются вместе, а? Такое ощущение, что это стадо баранов или ты попадаешь в какой-то гадюшник, где каждый вьётся среди других и пытается его ужалить, и как можно больнее. А вы, Маша, говорите про общественный разум!

Маша ничего не возразила Семёну Михайловичу, она лишь сказала:

– Я ничего не понимаю в политике. Но война, любая война – это страшно. И в ней, по-моему, только одна правда: ссорятся всегда правители, воюют генералы, умирают и проливают кровь солдаты, а плачут и страдают матери. Вот и вся правда.

Виктор с интересом взглянул на Машу и с уважительной ноткой сказал:

– Вы, Маша, интересно мыслите. Да и Семён Михайлович не подкачал. – Он засмеялся. – Наверное, и правда, что небольшая доза хорошего вина стимулирует умственную деятельность. По-моему, это подметил ещё Бальзак. Тогда не грех ещё по одной.

Семён Михайлович куда-то вышел, может быть, в туалет или искать свою ветреную, непутевую дочь, которая несколько раз заглядывала в купе и говорила «папульке», чтобы он за неё не волновался. Маша не отказалась от предложения Виктора, но пригубила лишь самую малость. А Виктор продолжал свою мысль:

– И всё-таки мне кажется, что все эти общественные передряги, революции, катаклизмы, войны даны человечеству для самоочищения и возрождения, ну прежде всего духовного, может быть, и социального. Как замечено каким-то умным историком – не помню его фамилии, всё это происходит с завидным постоянством и цикличностью, в каждом поколении. Почему? Да потому, что слова о том, что каждый из нас должен учиться на ошибках других – не больше чем демагогия. Да, мы, конечно, потребляем знания предшествуюших поколений. Но не их ошибки. В них-то вся прелесть человеческого существования. Вот скажите, Маша, не покажется ли вам ваша жизнь пресной и неинтересной, если вы будете заучивать чужие ошибки и стараться их избежать? Каждому человеку невольно закрадывается мысль: а стоит ли посвящать свою жизнь для изучения этих ошибок, а не испытать ли их самому? Ведь кто-то из великих не зря заметил, что вся жизнь человека состоит из сплошных поисков истины и радостей, из ошибок, заканчивающейся единственной, роковой для него ошибкой бытия – смертью, которую все бы хотели избежать и которую избежать ещё никому не удалось.

– А вы философ, – остановила его Маша. – Если бы от этой философии не только мышление, но мир менялся бы. А так…

– Хотите чаю? – предложил Виктор. – Я сейчас принесу. Вы знаете, я часто езжу, всегда беру с собой продукты, чай тоже сам завариваю. Но все-таки вкус железнодорожного чая какой то особенный. Не замечали?

– Это точно, – рассмеялась Маша, – в нем всегда мало заварки и сахара и много воды.

Пока Виктор ходил за чаем, вернулся Семён Михайлович. Он был подозрительно весел, добродушен и краснолиц. Он прумкал губами какую-то веселую мелодию, а когда сел, тут же заявил:

– Все-таки молодость действует на стариков омоложивающе. Ленуся устроилась с молодыми людьми в другом купе, поют, шутят, веселятся. Вот и с ними немного посидел, вспомнил, так сказать, свою юность. Тогда я, конечно, был помоложе, постройнее, пошевелюрестей. – Он погладил лысину и рассмеялся. – А где Виктор?

В это время открылась дверь, и в проеме появился Виктор с двумя стаканами чая с подстаканниками.

– Чай – это прекрасно, это поистине русский напиток, хоть и завезённый из Индии, – воскликнул Семен Михайлович. – Сейчас самое время чая. Но зачем же вы ходили, ведь у меня есть свой, домашний.

Маша засмеялась:

– Виктор говорит, что на железной дороге чай особенный.

– Может быть, но я всё-таки всегда предпочитаю свой. Ну и как, ваш спор ещё не закончен? – спросил Семен Михайлович и с удовольствием прихлебнул из маленького голубого бокала.

– Да нет ещё, – ответил Виктор, – наш философский разговор в самом разгаре. Мы тут говорили о роли ошибок в жизни человека. Кто-то учится на чужих, кто – то их совершает сам. Я считаю, что собственные ошибки придают нашему бытию остроту переживаний и ощущений, разнообразят и скрашивают жизнь. К чему я всё это говорю? А к тому, что в самом человеке заложены свойства созидания и разрушения. Человек не может не разрушать, ему необходимы войны, чтобы потом все воссоздавать, он готов сознательно испоганить свою душу, чтобы потом каяться и искупать свой грех, ему нравится падать, а потом подниматься и возвышаться перед самим собой и другими людьми.