А Баранов упёрся в кресло и зычно отчеканил:
– Иероним Карл Фридрих барон фон Мюнхгаузен!
Бюст просиял.
– Ротмистр русской службы!
Аж эхо на плацу. И пар в морозный воздух из пасти коня и изо рта человека.
– Ну что, господин фрайхерр, – обратился я к сиятельному бюсту. – Вес взят?
– Он что? – оживился Баранов. – Кивнул головой?
– Ну разумеется, – сказал я. – Давай зачётку.
Боммм! – вплыл к нам сюда после предварительного кряка со скрежетом первый удар напольных часов. Как нетрудно догадаться, они были нашим первым с Лидочкой яблоком раздора. Лидочка невзлюбила их в первый же час, как мы после мытарств по Поскотам и Чубаевкам [21] Районы Одессы. Поскот – посёлок Котовского; Чубаевка – район между 7-й станцией Большого Фонтана и 3-й станцией Люстдорфской дороги.
въехали сюда с годовалым Санькой, воспользовавшись тем, что нас наконец позвал к себе мой овдовевший дед. Вот всего тут сколько первого . Но при живом деде Лидочка, разумеется, поделать с часами ничего не могла. Зато могла часами ! выпиливать во мне лобзиком своих жалоб фигуры сострадания к ужасным мукам её музыкального организма , причиняемым зловреднючим механизмом , пережитком прошлого – сокрушительным боем дедовских часов. Я, когда отмолчаться не удавалось, твердил ей, что «Лид, от боя – нет отбоя!», что, разумеется, никоим образом никого ни с чем не примиряло. И потому первым , что три года назад Лидочка от меня потребовала, когда мы зашли в квартиру с похорон, это выбросить их, его часы , немедленно и чуть ли не с балкона. Долго сказку сказывать, но теперь часы стояли там, где стоят, в длинном темном коридоре, который уже давненько служит нам чем-то вроде чулана. Часы эти высокие, выше Ярика, из морёного дуба с белым, а не желтым, и круглым, а не квадратным циферблатом с римскими цифрами и цельной стеклянной дверцей во весь рост, что мне всегда нравилось, а не как у других – со скворечником отдельно для стрелок, да еще, если что, и для кукушки, и с другой дверцей внизу для маятника и гирек на цепях; мне всегда в таких виделась вивисекция, и скребло даже на сердце, когда рядом; а тут, в дедовских, в моих теперь, всё было, как надо – строго, слитно, самобытно; тут ведь даже на маятнике внизу не просто диск себе туда-сюда болтался, а вмонтирован в него был настоящий барометр, красивый и безошибочный, и меня, человека приморского, этот изыск тешил, равно как и отсутствие прочих – кукушек там с соловьями и скелетов с косами – хотя, к слову, от жакемар [22] Жакемары – приходящие в движение на циферблате раз в час (или чаще) фигурки людей или животных в определенной веренице с подтекстом, имитирующие отбивание времени и бренность бытия.
я б, пожалуй, не отказался, пускай назидали б. А в основании часов был ящик с секретом, о чем теперь уже знал только я один. И уж чего бедной Лидочке было и вовсе невдомёк, что у меня там в сафьяновой почему-то синего цвета коробке из-под духов в форме сердца с золотым замочком, в промасленном, сшитом еще мамой, байковом, со шнурком, мешочке, лежит папина «беретта» с фронта с запасным магазином и россыпью патронов калибра 6,35мм, которых тут не добудешь. А вот что и сам я не до конца мог себе уяснить, так это зачем я не перестану по сей день два раза в месяц часы эти в темноте заводить, стрекотать наощупь цепочками, вздымать доверху цилиндры гирек и толкать в жизнь маятник с барометром на диске, зачем мне это не надоест, почему я, подобно аборигену из племени в суеверном ужасе пред карой небес и гневом шамана, продолжаю вершить сей ритуал настойчиво и смиренно, невзирая ни на пьянки, ни на что бы то ни было. Зачем? Я не знал. Но порой мне приходило в голову, что делаю это назло собственной жене. Ответ меня, надо сказать, не устраивал. И не потому, что я страшусь какой-нибудь правды о своей персоне, а потому просто, что из того, что мне о себе было ведомо, он как раз с правдой и не увязывался. Не в моей натуре было злокозничать, а в моей натуре при всём здоровом цинизме было сострадать и содействовать. А еще я Лидочку любил. А еще виноватым был перед ней, и хотел эту вину хоть как-то загладить. Так что не знаю. Такой вот боммм! к нам сюда проследовал от напольных часов из мрака. И проследовал он сюда к нам еще десять раз.
– И знаешь, – сказал я Баранову, который на все лады, и с пенсне на носу и без, разглядывал надгробную надпись. – Мне просто ключ вручили. Вот такенный! – я по-рыбацки размер показал. – И говорят: иди, смотри. А там никого. Пусто. Представь. Один во храме. Аж космос звенит. А звук шагов взмывает враз под купол.
Читать дальше