Геннадий Литвинцев: Проза. Новые образцы. Новые образцы

Спустя неделю, воскресным вечером, вернулись в город. Вадим Яковлевич не стал дожидаться «барабашки» и сразу же улегся спать. Ближе к полночи его как будто толкнули в бок. Он открыл глаза. Стояла полная тишина. Вадим Яковлевич замер в ожидании. Посмотрел на часы. Время пришло, но звук не являлся.

Вадим Яковлевич встал, подошел к окну, побродил по квартире. Он не знал, как быть, что надо делать. К тишине трудно было привыкнуть, она давила пустотой и бесконечностью, будто время кончилось или весь мир перестал существовать.

В голове собралась мысль: а что, если звук все же есть, он явился, ноет и гудит, как и прежде, только с собственным организмом Верикова что-то произошло и он теперь не способен слышать, как не слышала жена, как не способны были слышать все остальные? Еще страшнее наступившая глухота. Теперь не узнаешь, являлся ли непознанный ночной гость в действительности или ему только казалось.

Вериков свалился в кресло и стал напряженно ждать.

Если бы тем февральским вьюжным вечером вы проходили по улице Бернардинцев мимо кафе (безымянное, за аркой, с облупленными стенами средневековой постройки), то вполне могли бы различить меня в незанавешенное окно. На столе горела свечка, свет ее в золото окрашивал скатерть, багрецом отражался в рюмке с бенедиктином. Но никого не предвещалось. Я и не ждал.

В кафе сумерничали, долго не зажигали электричества, и потому хорошо была видна другая стена улицы, близкая, рукой дотянуться, крутящиеся в воздухе струи снега, тени редких прохожих. Время от времени с одной и той же визгливой скрипичной фразой открывалась дверь, вплывал очередной проходимец, потом расплывался призраком, истаивал в темноте. Беззвучно, легким дымком, меж столов крутилась официантка.

В общем, как всегда, было тихо и скучно. Вдруг дверь снова вскрипнула, всполошились взлетевшие занавески, что-то замерцало, зафосфоресцировало, обожгло стужей, будто в помещение влетел комок ветра или оторвавшийся хвост метели. На ощупь поймав рюмку, я глотнул бенедиктина, он не имел никакого вкуса. Тут зажгли освещение и за соседним столиком оказалась новая посетительница. Она смотрела на меня веселыми синими глазами. Поначалу ничего кроме синевы, лишь спустя какое-то время сияние отпустило и стало проявляться все остальное. Еще не отошедшая от морозца, не оттаявшая от запорошивших ее снежинок, девушка вся радужно искрилась, переливалась, слепила улыбкой. И вдруг без лишних слов, словно повинуясь, перепорхнула за мой столик.

– Вы меня ждали, я не ошиблась? – сказала она, посмеиваясь дробным смехом. – Меня зовут Дангуоле. Да мы же знакомы!

Как, где, когда? Я предложил бенедиктина, но встретил отказ: она была с машиной.

Загадок прибавилось: автомобилесс среди нас уж точно тогда не водилось. Пальцы ее рук – длинные, сильные! – в разговоре, в такт мелодиям голоса, грациозно музицировали, перебирая на столе воображаемые фортепьянные клавиши. Да, да, сказала Дангуоле, о да, она немного играет, любит Шумана (запомнил: именно Шумана, а не Шуберта, не Шопена) и мне – да, возможно, сегодня же, зачем откладывать – представится случай послушать ее игру. Где же? А у нее дома, за старинным роялем. Пояснения сопровождались веселыми нежными взорами. Дивный предстоял вечер!

Так, но прежде, сказала она, предстоит, непременно, побывать у некой мельницы, древней, заброшенной, она за городом, у реки. Черти там водятся! Что такое, зачем? А сегодня, именно, дата такая, непременно, на том зачарованном месте, ей нужно, душа рвется, проверить свои чувства. Да, чувства, к одному человеку. Все еще любит она его или уже нет? Вот в чем вопрос. Разве вам это не интересно – знать, свободна ли она сердцем? Что ж, едем, хоть и нелепо! На мельнице же, кроме чертей, обретаются еще пара бездомных псов, давно их не навещали. Отощали бедняги! Прямо здесь возьмем для них котлет и хлеба. Официантка, котлеты без лука! И уж после поездки, скорей бы, будет ждать нас светлица, свечи, рояль. Звучать будет Шуман… всю вьюжную ночь!

Мы вышли, нет, выбежали, в темном гардеробе быстро поцеловались, крепко сцепились руками, на соседней улице, под снегом, действительно отыскалась машина. И вот полетели из города большими кругами улиц, площадей, сквозь метель, мимо призраков сосен, с бегущими вслед привидениями соборов, дворцов, парков. За рулем Дангуоле то пела, то смеялась, то звала на помощь святых, то подставляла губы под бессчетные мои поцелуи, то, всхлипывая, бормотала стихи.