Алла Лескова: Кошка дождя

Я протестно вскинула глаза, но тут же осеклась.

Он сказал:

– Так надо, прошу. Не ерепенься. Сейчас придут религиозные евреи смотреть квартиру… Это не очень долго, посиди так…

Я послушно надела на голову шаль и тут же превратилась совсем в другую женщину.

Евреи в черных шляпах и во всем длинном черном пришли, посмотрели на меня, и я почувствовала себя честной и правильной, так чувствуют себя, предъявляя автобусный билет контролеру.

И знаете, мне понравилось.

По крайней мере на тот момент.

Мне вдруг захотелось стать настоящей еврейкой, вырасти в большой патриархальной семье, чтобы дедушки и прабабушки, чтобы молитвы по субботам и не только, чтобы рыба, чтобы много детей, чтобы детей много и внуков, чтобы свечи по субботам…

И чтобы быть не такой, какая я выросла и стала, а вот такой – покорной, с покрытой головой, молчащей и опустившей длинные ресницы…

Впервые в жизни я этого захотела.

Пусть в следующей жизни.

Потому что в прошлой я точно была такой.

Звоню в банк, чтобы восполнить лимит кредитной карты и, наконец, с облегчением закрыть ее.

И забыть навеки обо всех непонятных процентах, нескончаемых.

Молодой банковский человек Денис спрашивает:

– По какой причине вы отказываетесь от пользования нашей картой? Можете ответить?

– Нет, не могу.

– Можете ответить, по какой причине вы не можете ответить, почему вы отказываетесь от пользования нашей картой?

– Нет, не могу.

– Можете ли вы ответить, почему вы не можете ответить, по какой причине вы не можете ответить, почему вы отказываетесь от пользования нашей картой?

– Просто не хочу отвечать.

– Можете ли вы ответить, почему вы не хотите отвечать?

– Не могу.

– Минуточку, оставайтесь на линии, с вами будет говорить другой сотрудник.

– Мне не нужен другой сотрудник, я ухожу из вашего банка.

– Можете ли вы ответить, почему вам не нужен другой сотрудник?

– Мне нравитесь вы, Денис. Можно я положу трубку?

– Можете ли вы ответить, почему вы хотите положить трубку? У вас есть претензии к обслуживанию?

– Нет у меня претензий. Ни к кому.

– Ваш телефон, с которого вы звоните, еще актуален?

– Да.

– Ждите звонка в течение двух дней.

– Мне не нужно больше звонить, пожалуйста…

– Можете ли вы ответить, почему вам не нужно больше звонить?

В еврейской школе при синагоге Петербурга моя дочка училась первые три класса.

Когда мы пришли знакомиться со школой, нам показали столовую и кухню, где будут кормить потом несколько раз в день наших детей домашней едой.

Я заглянула на кухню и увидела двух стариков, женщину и мужчину, похожих на всех моих пожилых родственников по всем линиям.

Старики сидели и морщинистыми руками тщательно перебирали гречку. Как дома, для своих внуков.

Крупинку туда, крупинку сюда.

Эти старики и их руки и слезящиеся глаза, которые напрягались для того, чтобы в кастрюлю не попало ничего плохого, до сих пор стоят передо мной. Завуч школы сказала, что они приходят добровольно и бесплатно перебирают гречку для детей. Их никто не просил.

И я подумала тогда, что можно истребить миллионы евреев, можно их просто не любить, но главное желание еврейских бабушек и дедушек, чтобы их дети и внуки были всегда сыты и вкусно накормлены, истребить невозможно. Оно вечно.

Как вечен наш народ.

В пробке про что только не думается.

Про любовь тоже.

Думается и вспоминается.

Чужие истории и свои.

Например, как я мужу посоветовала надеть самую лучшую, очень к лицу ему, рубаху…

Перед тем как он собирался со своей первой школьной любовью по скайпу через много лет разговаривать.

Очень волновался, я видела. Нервничал. И тут я со своей рубахой. Хотела, чтобы он понравился первой любви. Правда.

– Ну, ты даешь, – сказал он тогда изумленно. И стал еще больше волноваться. Теперь от всего.

Или история не моя. Но фантастическая.

Одна жена тяжело заболела, тот самый диагноз.

Прооперировали.

Муж не отходил от нее ни на минуту. За руку по врачам, ждал у кабинетов и операционных. Потом ухаживал лучше родной матери, менял окровавленное белье, мыл лежачую, кормил с ложечки.

Жена от счастья стала поправляться. Не могла поверить, что ей так с мужем повезло. Они оба еще вполне молоды были и красивы.

А потом она поправилась, выписалась домой, и муж тут ей сказал: