Александр Юдин: Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн

Они вышли на улицу.

– Как к Щеглову-то съездил? – спросил Семеныч.

– А-а… мало хорошего, – отмахнулся Дмитрий. Рассказал ему вкратце о командировке.

– Ну вот, а ты говоришь, мало хорошего, – сказал Семеныч весело. – По крайней мере получил представление, что жизнь кое в чем не согласна с теми требованиями, которые предъявляет ей наша газета, она не влезает в узкие газетные рамки. Это же очень полезно усвоить, от этого же умнеют.

– Так если бы… – кисло возразил Дмитрий. – Написать бы как есть, что видел, слышал, да ведь зарубят.

– Зарубят. Это как пить дать, – согласился Семеныч. – Можно, конечно, потолковать с Самодержцем, попробовать убедить, соблазнить интересной темой… По-моему, он вообще-то мужик неплохой, но, увы, – не нашего поля ягода. Другими категориями мыслит. Стаж административной работы у него не малый, но в журналистике не силен. Он и планерки-то иногда ведет, будто закрытые чиновничьи сходки, и материалы в газету отбирает по принципу: все, что мы знаем, должно остаться между нами, а вот это – что ж, это можно и опубликовать, в этом ничего особенного нет. Да тут еще Клюшин его с толку сбивает. Пасется в кабинете, напевает свое, а он и развесил уши, внимает. Сумел прохиндей внушить ему, что он первое перо в редакции.

– То-то и оно, – вздохнул Дмитрий. – Так что придется, видимо, по итогам поездки к Щеглову выруливать на чушь, заказанную кем-то в администрации.

– Валяй, ври, – равнодушно сказал Семеныч. – Не ты первый. История тебя простит. Врут не только газетчики.

…На бойком месте, между супермаркетом, небольшим сквером с массой укромных уголков и трамвайным кольцом, где никогда не бывает пусто, приютилась современная избушка на курьих ножках – из нескольких панелей с наполнителем и широченными окнами с трех сторон. Обстановка – более чем демократичная. В тягучих волнах синевато-сизого чада за стойкой колыхалась белокурая, синеокая, улыбчивая особа трудноохватываемого объема с широкими золотыми кольцами на пальцах. Она то и дело протягивала наполненные стаканы оживленно балаганящей разношерстной клиентуре: степенным, наглаженным мужчинам с печатью уверенности, достоинства на лицах, крепким, проворным парням с длинными патлами, замызганным типам, хмуро взирающим на публику остекленело-красными глазами на опухших физиономиях.

– Два стаканчика портфейна, – сказал Семеныч толстухе за стойкой, нарочно произнеся «ф» вместо «в». Попутно матюкнул какого-то шустряка, попытавшегося пролезть за вином без очереди.

В этой полустеклянной избушке, пропитанной сивушными парами, он вел себя так, как здесь было принято. Не случайно он приглядел эту экспресс-кафешку. Рестораны ему да-вно были не по карману. Вера посвятила Дмитрия в его тайну: он почти всю зарплату отправлял в Москву – бывшей жене с дочерью. Себе оставлял только чуть больше прожиточного минимума. Однако Дмитрий с трудом уговорил его разделить пополам расходы за посещение кафешки. «Я пригласил – я и расплачиваюсь», – твердил Семеныч.

Дмитрий, впервые оказавшийся здесь, с любопытством приглядывался к обстановке, к соседям. Семеныч расценил это по-своему.

– Думаешь, публика никудышная? – сказал хмуровато.

– Да нет, что ты…

– Не волнуйся. Не испачкают близостью. Не хуже, чем за банкетными столами.

– Лихо, – рассмеялся Дмитрий.

– Смешно?.. А мне вот сдается, знаешь ли… Вообще не надо идеализировать местную элиту. Те ли еще кадры есть… Ведь наверх рвутся и дерганные прыщавые эгоистики с массой комплексов, и тщеславные носороги с одной извилиной на двоих, и зубастые крокодилы, вертлявые обезьяны… А у подножия пирамиды остаются доверчивые агнцы, дружелюбные простаки. Они, эти самые простаки, осели внизу совсем не обязательно потому, что глупее тех, кто обскакал их на социальной лестнице. Просто у них атрофировались, притупились кое-какие инстинкты наших далеких волосатых предков. Они или не умеют, или не хотят работать локтями, чтобы пробиться наверх. Манеры?.. Да, манеры, пожалуй, прихрамывают – могут показаться грубоватыми. Без изящества, тонкости. Но, простите, что такое тонкость? Жало у змеи тоже тонкое. Так-то… Эволюция, братец мой, эволюция! Процесс превращения свирепой обезьяны в добродушного человека… Сейчас, впрочем, пошел, кажется, обратный процесс.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.