Олег Лукошин: Человек-недоразумение. Роман

Яша был воплощённой стихией цыганской свободы. Именно за эту стихию его и упекли в интернат. Ему непременно требовались празднества, куражи, песни и пляски. Так как в интернате они не позволялись, а Яша кроме игры на гитаре желал и искромётных попоек с бабами и забавами, отчего регулярно напивался, частенько санитарам приходилось привязывать его к кровати. Слава богу, что палата его располагалась в другом конце коридора, и его еженощные гуляния беспокоили нас меньше остальных. Впрочем, на самом деле Яша был славным малым, и всё его неадекватное поведение шло исключительно от страха одиночества. Епископян его этим и пугал: вот, мол, разойдёшься не на шутку, я тебя в одиночную палату закрою. Яша после этих угроз непременно успокаивался.

Он заявил следующее:

– Пусть вы дураком меня сочтёте или, ещё того хуже, душевнобольным, но я вам просто скажу: единственный известный мне Абсолют – это сорт водки.

(Сразу же возражу всезнаистым товарищам, которые уже начинают в этом месте возмущаться, что, мол, какой «Абсолют» мог быть в советские времена – он в России только с приходом капитализма появился: мог, да и был. Не в массовой продаже, из-за бугра и подпольно, но и советские люди его на вкус пробовали).

– О-о! – обрадовался Мошонкин. – Наконец-то кто-то дельную вещь сказал.

– А других абсолютов я не знаю, да и знать не желаю. Разрешите песню спеть.

– Не надо, Яша, не надо, – осадил его мягко Александр Сергеевич.

– А выпить позволите? Вашего.

– Это не «Абсолют», – нашёлся с ответом учитель. – Да и нельзя тебе.

Рубаха-парень Яша с моментально погрустневшими глазами, такими безбрежно скорбными, что плакать хотелось, затих и уселся на своё место.

Следующей слово взяла Книгочея Танечка. Её случай был гораздо тривиальнее – Танечку сочли дурой за безудержное пристрастие к чтению книг. Выдающаяся вперёд верхняя челюсть, отчего Танечка выглядела действительно как нездоровый человек, а говорила с какой-то немыслимой шепелявостью, могла ввести в заблуждение кого угодно, но только не меня. Человечество, пропагандирующее чтение как показатель развития умственных способностей, почему-то отказывалось принимать людей слегка превосходивших среднестатистическую норму поглощения книжных страниц. Я готов признать за прочими обитателями нашего интерната, и за собой в том числе, определённые отклонения от того, что считалось праведными людьми нормой, но в Танечке я не видел ни малейших искажений. Она была абсолютно – раз речь идёт об Абсолюте, то лучше определения не придумать – просто абсолютно нормальна. Она перелопатила за свою недолгую жизнь огромное количество книг и, к своему счастью, почти все тут же забывала. В интернате к ней относились с демонстративным безразличием и лишь Великий Писатель Игорь испытывал к ней более сильную гамму чувств, колебавшуюся от полного и безоговорочного презрения, до безграничный, какой-то надрывной даже жалости.

– А вот я читала, я читала, – зашепелявила и забрызгала слюнями Книгочея Танечка, – что в африканских племенах девочкам при достижении определённого возраста отрезают клитор, а ещё я читала, что клитор – это такой важный орган, без которого невозможна полноценная сексуальная жизнь женщины, но почему-то у себя я не могу найти никакого клитора, и вот задумываюсь порой, уж не в Африке ли я родилась и была привезена в Советский Союз незаконно?

Обычно Танечку молча выслушивали и продолжали заниматься своими делами, но Мошонкин на этот раз высказался резковато:

– Ну и какое отношение это имеет к Абсолюту?

Танечка дико засмущалась, покраснела, а так как учительская фраза сопровождалась смешками класса, попыталась слиться, в целом безуспешно, с поверхностью парты.

– Абсолют существует только на уровне ощущений, – запульнула вдруг в пространство класса неожиданно разумную фразу Шлюшка Света. Да, именно так её все называли, причём не только за глаза, но и в глаза. Она ничуть не обижалась, ибо гордилась тем, что занималась проституцией. Я её как-то побаивался – она была слишком красивой и высокомерной, смотрела на мир глазами светской дамы и окружающих оценивала исключительно по материальной составляющей. Естественно, врачи и преподаватели выглядели в её серо-зелёных, без дураков симпатичных глазках куда более привлекательными, чем собратья-придурки. Я знал, что кое-кто из них занимался с ней, как говорят сейчас, любовью, причём не особо таясь. Нам же Света категорически не давала, а лишь иногда, в минуты неопределённого настроения, позволяла трогать за интимные места. Шлюшка Света то и дело впадала в тяжелейшие депрессии, которые продолжались практически без перерывов и выражались в безудержном сосании пальца. На момент, когда происходила дискуссия об Абсолюте, депрессия Шлюшки Светы находилась, судя по всему, не в очень глубокой стадии, потому что у неё хватило сил вытащить палец изо рта и произнести несколько, как сейчас говорят, продвинутых фраз. – Приятный мужчина, интимная близость, страстная нега – вот что такое Абсолют. А не то, что вы тут напридумывали.