Виктор-Яросвет: Охватить всё. Поиск

Елисей застонал от этих хлопьев вспоминаний, но они будто хватали его и бросали в другие сюжеты этого дьявольского пира. Вот он сидит на кровати в неубранной комнате и с кем-то чокается, что-то пьет… И все… провал… Как же ее зовут?.. хозяйку квартиры, где он был?.. Да и сейчас, по-видимому, он у нее, лежит на кровати и боится открыть глаза, желая только одного – никогда не просыпаться или умереть совсем.

Продолжая лежать с закрытыми глазами, Елисей прислушивался к звукам, но тишина была такая, что заболели уши и!.. вдруг в голову ворвался взрыв звуков… взорвалась сама природа, весь окружающий мир, солнце, небо, земля. Он вздрогнул от неожиданности. Этот взрыв вдруг проснувшейся природы будто выбросил Елисея из грязного похмелья в далекое детство… такое далекое, что дотянуться до него не представлялось никакой возможности.

Детство?..выбросило?.. Нет, это соломинка утопающего!.. за которую он пытается ухватиться, за то прекрасное мгновение своей жизни, чтобы совсем не утонуть в болоте своих же заблуждений и запутанности жизни. Он считал, что своими непредсказуемыми действиями и поступками привносит разнообразие в рутинную жизнь маленькой деревни после очередного похода за удачей в просторах необъятной страны. Что он ищет в этих просторах? Пока Елисей этого не знал.

Не знал, не понимал, что ищет он на просторах своей родины ту единственную, которую он сам же и создал для себя, как идеал, как миф, как мечту своей жизни. Ведь именно в ней, своей мечте он видел смысл своей жизни… Иначе, зачем он родился, зачем живет?.. должен же быть смысл в этом калейдоскопе бессмысленности существования. Прекрасно понимал, что это только миф, мечта, которую он придумал, чтобы оправдать то, что он живет, и живет не просто так, а потому что в его жизни есть великий смысл.

Сейчас ему было уже двадцать шесть лет, но та единственная не приходила. Она будто дразнила его, как ежик в тумане, всегда была рядом, но всякий раз в соседнем пространстве, закрытом от него пеленой тумана. Устав от постоянных похождений, Елисей всегда приезжал домой, в теплый и уютный домик своих родителей, но и здесь, глядя на важные и значительные лица деревенского обывателя, с ужасом и жалостью смотрящих на его никчемную жизнь одинокого волка, чтобы действительно не завыть от дикого однообразия, пускался в пляску вихревых потоков авантюризма.

Вот тогда его несло. Жизнь, в прямом смысле, шла в разнос, вовлекая в свою орбиту все новых обитателей обывательского островка, насыщая все пространство новыми энергиями. Деревня будто просыпалась, внутренне даже радуясь происходящему безумию. Мужики вдруг начинали видеть в женах не просто самок, а даже женщин и оказывалось, что эти женщины имеют что-то еще, кроме того, что имеет и умеет обыкновенная самка.

Самки же начинали вспоминать, что они не только особи женского пола, но и женщины, что жизнь не замыкается только семьей, а есть еще и другие прелести жизни, что на небе есть луна и звезды, есть романтика, авантюризм и наполнение жизни, и оно весьма разнообразно, даже если это и купание в голом виде в лунную ночь. Конечно, сразу же находились и такие, которые начинали яростно защищать свое обывательское существование, как лягушки защищают свое болото.

Жизнь в маленькой деревне была шаблонной, и деление шло по родам и фамилиям, но и эти фамилии были определены не сейчас, а в прошлом далеком или близком, в заслугах или недостатках. Иными словами, казалось, что молодые люди не имели своего лица, настоящее звучало эхом отцов и дедов, их достоинствами и недостатками, жизнь и характер которых определила еще та далекая революция, коллективизация и война.

Этот уклад жизни никто не нарушал и не потому, что никто не желал, а… от греха подальше. Поэтому любой всплеск в эту рутину устоя воспринимался, как посягательство на незыблемость нравственности и морали.

Разумеется, не все были таковыми, но никто и никогда не показывал своего внутреннего состояния, дабы не прослыть безнравственным и убогим. Были в этом укладе и минусы и плюсы, но эти минусы и плюсы не выходили за рамки сложившихся незыблемых традиций, они так же были определены, как допустимые… какой то незримой системой. И если кто-то набирался наглости перешагнуть эти рамки хоть в положительном, хоть в отрицательном направлении, становился, по определению, изгоем и дураком по которому «„тюрьма плачет“».

Елисей не боялся нарушать эти границы дозволенного, даже нарушал их с какими-то вызовом, отвечая всем, когда ему говорили, что по нему тюрьма плачет: «„пусть плачет, главное, чтобы я смеялся и“»… но что и, он не определял.