Мирский согласился, но потом долго разъяснял, что любой исторический спектакль – это взгляд на современность. Мы тоже пришли сюда в этот край, и это была не прогулка, а кровавый путь. И наставлял, учите роль, чтобы без запинки, чтобы от зубов отскакивали слова. Чтобы разбуди вас ночью, и вы с любого места могли декламировать. Выучить роль было нелегко. Путались слова. Тихо, отвернувшись, хихикали те, кто не получил роль. И главная беда была в том, что Мирский полностью усомнился в способностях Аврутина. И даже как-то подколол: вы же учились у Товстоногова, даже играли там, и чему вы научились. Бегаете как ошалелый по сцене! Вы король, вы должны ходить величаво. И в конце концов пригрозил, что лишит роли. Эвелина больше не звала в гости. Разрешала провожать, угощала яблоками, но в дом не впускала. На работе тоже старалась показать, что никакого интереса к Аврутину не испытывает. Окончательно их связь порвалась, когда над театром Мирского сгустились тучи.
В парткоме завода знали о готовящемся спектакле, но особого значения пьесе не придавали, ничего антисоветского в ней не усматривали. На сцене всегда любят изображать королей, у Шекспира так сплошь короли и принцы, и повсюду его пьесы разрешены, если про короля, это ещё не значит, что пьеса обращена против трудового народа. Но беда в том, что про пьесу проведали в обкоме партии в идеологическом отделе. Было ведь негласное решение не копаться в прошлом. Край советский, вся его история начинается с сорок пятого года, а тут прославление крестоносцев, чуждого нам движения. Вызывали в обком даже директора завода. Директор был важной персоной, трижды лауреат всяких премий, с иконостасом орденов на груди, награды получены в военное время. Был он назначен Москвой и Москве подчинялся. Ходил по заводу важный, как гусь, вышагивал с пятки на носок ставя до блеска начищенные туфли. Носовым платком проверял подготовленные к сдаче корабли. Вытирал медные детали и приборы. Платок должен был оставаться чистым. Мирский даже приводил в пример этого важного человека. Говорил, вот учись у него королевской походке.
Но когда директор после посещения обкома вошел в зал, где шла репетиция, не был он похож на королевскую особу. Лицо было красным, галстук сбился набок, говорил он тихо, словно гусь шипел, и всё наседал на Мирского, а тот еще больше уменьшился в размере, согнулся, сжался. А директор возвышался над ним, взмахивал рукой: – Как вам в голову пришло прославлять немецких крестоносцев, этих псов-рыцарей, этих захватчиков, поверженных Александром Невским. Это они положили начало воинствующему духу пруссаков. Это они заложили основу для фашистского диктата! Вы хотите продаться немцам! И было понятно, что это он повторяет те слова, которые обрушили на него в обкоме партии. Надо признать, что и историю он тоже знал неплохо. Сыпал именами рыцарей и королей, разоряющих простой народ. И изложив свои понятия об истории, он резко повысил голос и перешел на крик: Чтобы духу вашего не было здесь, Мирский, к трепаной матери убирайтесь немедленно… У нас не бродячий цирк, а режимный завод!
При чем здесь был режим на заводе, то есть постройка военных кораблей и самодеятельный театр, Аврутин понять не мог. В тот же вечер он очутился у дома Григория Ефимовича, с которым не виделся уже несколько недель. Инженер впустил его не сразу. В комнате пахло гарью. Что-то жёг Григорий Ефимович. И пепел был на столе. Обычно улыбающийся, приветливый, он выглядел усталым и испуганным. Про скандал с театром он всё знал и знал больше того, что было известно Аврутину. Знал он и то, что обком реагировал на чей-то донос. Откуда им было знать, что за пьеса готовится к постановке. Значит, среди самодеятельных артистов был кто-то обиженный Мирским. Это мог быть, кстати, и местный писатель, чью пьесу о трудовых подвигах Мирский отказался ставить. Аврутин спросил: оставят ли Мирского. Григорий Ефимович сказал, что это режиссёр от Бога, что им гордиться можно, обвинять его в потворстве немцам, в пропаганде фашизма совершенно нелепо, ведь его родители погибли в Бабьем яру, сам он чудом выжил, его спасла крестьянка, выдав еврейского малыша за своего сына. Но времена меняются. Ты, конечно, далёк от этого, сказал он, а я уже почувствовал на себе. Оттепель хрущёвская закончилась. Опять вылезли из своих нор сталинисты. А из власти они и не уходили, просто притворялись овечками. Если ты помнишь, твоему учителю Товстоногову тоже доставалось от властей. Но тот выкидывал штучки похлеще Мирского. Чуть театра не лишился, когда на занавесе поместил пушкинские слова: «Догадал меня черт родиться в России с умом и талантом!» Помнишь, это в спектакле «Горе от ума». Аврутин не знал и не помнил, но на всякий случай кивнул.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу