Дмитрий Никитин: Санаторий (слова и предметы)

© Дмитрий Владимирович Никитин, 2016

© А. Мендингер, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4483-0960-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Когда мы говорим, в тексте наши слова заключаются в кавычки, – сказал Марк Таль, положив ногу на ногу и покачивая верхней из них, словно маятником. – То есть, если представить, что наша жизнь – это повествование, которое фиксируется письменно, то наши слова образовали бы в нем свое, отдельное пространство». «И что же?» – спросил Владислав Лисинский. – «Меня давно преследует мысль о том, что в моей жизни это отдельное пространство слов становится более значимым, нежели другое – которое вне кавычек». «Не понимаю, в чем суть твоей идеи», – сказал Лисинский. «Внешнее пространство – это оболочка, – сказал Таль, для наглядности образуя руками круг, но не переставая при этом раскачивать ногой. – Вокруг нас что-то происходит, и в определенные моменты жизни именно внешние предметы и события наиболее важны для нас. Но в момент разговора наше внимание сосредотачиваются на словах, на мыслях и эмоциях, связанных с общением, и это время как бы отделяется от остального, когда мы предоставлены самим себе. Слова обретают вещественность». «Ты бестолково объясняешь», – поморщился Лисинский. «Суть дела в том, что для меня объективное пространство как бы сосредотачивается в общении, – нетерпеливо сказал Таль. – А предметы вокруг меня становятся, напротив, чем-то условным, и ход событий перестает подчиняться привычной логике. По мере того, как слова обретают вещественность, а предметы теряют ее, все вокруг меня плывет и искажается, и в конце концов можно будет ожидать самого невероятного. Связи теряются; только силой моих слов – взывая к здравому смыслу, постоянно напоминая о том, что все должно быть так, а не иначе – я могу сохранить их. Это требует от меня все больших усилий, тем более, что и мои представления о правильном порядке вещей расплываются, а мне не с кем посоветоваться, чтобы сохранить объективность». «Мне кажется, все это оттого, что ты ведешь затворнический образ жизни», – сказал Лисинский.

Лисинский – черноволосый молодой человек с острым носом и бегающими глазами – не мог усидеть на месте; поднявшись, отодвинув штору, он принялся крутить оконную ручку то вправо, то вниз. Беспокойное движение его, однако, выглядело более естественным, чем у Таля: оно было лишь проявлением неусидчивости, желания двигаться.

Не переставая раскачивать ногой, Таль широко, сладко зевнул. Казалось, что верхняя половина его туловища расслаблена, а нижняя – напряжена. Теперь, после того, как Лисинский приоткрыл шторы, на лицо Таля в потоке света падала и прямоугольная тень от края ткани, отсекая левую щеку и часть лба. Освещенным оставался только узкий фрагмент лица, и Лисинский, обернувшись, долго вглядывался в него, удивленный тем, что Таль так выглядел совсем по-новому. Казалось, Марк встревожено заглядывает в этот мир из какого-то далекого и темного угла, пристально рассматривая каждый предмет через некую щель, стараясь оценить, не представляют ли вещи для него опасности.

«Да, это мешает, – сказал после долгой паузы Таль. – Я хотел бы сохранить ясность мышления, верность оценок, но при моем образе жизни мне не удается этого сделать». «Предстоящая поездка в санаторий должна помочь», – высказал предположение Лисинский. «А может быть, в террариум?» – неожиданно спросил Таль. – «Почему же в террариум?» «Не знаю, – сказал Таль. – Почему-то слово „санаторий“ ассоциируется у меня со словом „террариум“. Как будто это стеклянный куб, заключенные в который люди ползают, словно змеи, и щелкают челюстями, будто крокодилы». «Ну, это преувеличение, – засмеялся Лисинский. – Вернее даже, не преувеличение, а выдумка, не имеющая никакого отношения к действительности. Уверяю тебя, ничего подобного там нет». «Надеюсь, – сказал Таль. – Хотя у меня нет такой уверенности. Может статься, там даже хуже». «Лучше, – сделал успокаивающий жест руками Лисинский. – Там нет ничего страшного или опасного». «Надеюсь», – со вздохом повторил Таль.

Ненужный контрабас

«Зачем тебе идти?» – спрашивал Таль, но Лисинский, не объясняя, отправился на следующее утро проводить его. Белая, костистая голова Лисинского торчала из черного кружевного воротничка: он любил экстравагантно одеваться. Что касается головы Таля, то она была ровно до середины закрыта жестким, как доска, воротником пальто, который царапал молодому человеку щеки.