Дмитрий Никитин: Санаторий (слова и предметы)

«Что-то мы никак не можем приехать», – пожаловался Влошич, который нервничал и ерзал на сиденье. Таль пытался отодвинуть занавеску, чтобы посмотреть в окно, но выяснилось, что шторки были попарно сшиты, и он случайно порвал свою. После этого он, смутившись, отодрал ее полностью, скомкал, как салфетку, и засунул в карман на спинке переднего сиденья, чтобы никто не увидел, что он испортил ее. «Хорошо еще, что водитель не слышал, с каким душераздирающим треском она порвалась», – подумал Таль.

За окном, куда он теперь мог смотреть, лил дождь; он быстро кончился, но вода, скопившаяся на крыше автобуса, стала протекать и капать Талю на макушку – сначала слабо, а потом все сильнее и обильнее. «Да что же это такое, просто напасть какая-то!» – сказал Таль, отряхиваясь. Он думал было пересесть, но именно теперь, когда снаружи сияло солнце, вода, которой на крыше собралось неожиданно много, стала протекать сразу над всеми сиденьями. Чтобы не намокнуть, Талю с Влошичем пришлось стоять. Это привлекло внимание водителя, который, повернувшись к ним, стал извиняться; в результате он отвлекся от дороги, не справился с управлением, и автобус, съехав на обочину, врезался в столб. Дальше Талю с Влошичем пришлось добираться самим.

«Смотри-ка, нас встречают», – сказал Таль, когда они с Влошичем приближались к санаторию. Им сильно повезло: красный автобус не доехал до «Вешнего дня» всего каких-нибудь трехсот метров.

У ворот «Вешнего дня», действительно, играл целый небольшой оркестр. Друзья испугались такой встречи; они принялись даже искать, где бы спрятаться. «Как назло, здесь даже не за чем укрыться, – прошептал Влошич на ухо Талю. – Хоть бы какое деревце, кустик, но именно тут вся местность голая, как лысина». Наконец, набравшись смелости, они прошествовали в ворота «Вешнего дня». Их никто не остановил; выяснилось, что оркестр играл вовсе не для них – либо здесь что-нибудь отмечали, либо это была репетиция.

«Так это санаторий или пансионат?» – спросил вдруг Таль у Влошича, вспомнив надпись на стенке автобуса. «Не знаю», – шепотом сказал Влошич, который выглядел растерянным и словно не мог понять, как он здесь оказался и куда попал. Талю пришлось взять инициативу в свои руки: он остановил проходящего мимо человека и спросил, где здесь администрация. «Не знаю, нет здесь никакой администрации, отстаньте!» – с досадой отмахнулся тот. Между тем, разговор этот услышали музыканты оркестра, которые как раз сейчас сделали передышку. «Как же вы говорите, что здесь нет администрации, Герман Осипович, если вы эта администрация и есть!» – укоризненно обратился к нему румяный толстяк, бивший в бубен. «Это я и без тебя знаю, а ты бы помалкивал! – неприязненно ответил ему Герман Осипович. – Раз я так сказал, значит у меня был на то свой резон. Я спешу по важному делу, а теперь из-за тебя приходится тут терять время!» «Вероятно, произошло какое-то недоразумение, – вмешался в их разговор Таль. – Мы приехали как раз в ваш санаторий на отдых, и нам хотелось бы получить ключи от нашей комнаты». «Ну и получайте свои ключи, раз так! – громко сказал Герман Осипович, швыряя ключи под ноги Талю с Влошичем. – Тоже мне, явились так невовремя, а еще лезут! Могли бы понять, что мне не до вас, и подождать!» «Ну, знаете, мы могли бы и вообще не приезжать, – обиженно и удивленно сказал Таль. – Вам не помешало бы повежливее обращаться с клиентами». «Это мое дело, как мне с ними обращаться, а вас сюда вовсе не звали! Деньги вы, главное, заплатили, дальше мне дела до вас нет, не нравится – убирайтесь!» – с этими словами Герман Осипович удалился.

«Ну и грубиян этот ваш администратор!» – обратился Таль к румяному толстяку, рассчитывая на сочувствие, поскольку тот как будто принимал участие в разговоре на его стороне. «Может, просто чудак?» – поправил его Влошич, словно Таль высказался слишком резко и его оценку необходимо было смягчить, чтобы не произнести неблагоприятного впечатления – хотя, по совести говоря, Таль с полным правом мог бы после такого приема выразиться и похуже. «Он не виноват, – сказал толстяк, ударяя в свой бубен. – Это все его жена заела, вечно они с ней ругаются, да и больные здесь – не подарок, прямо скажем! Столько с ними мороки, что он уж и не рад, когда появляются новые!» «Но мы ничем не больны», – сказал Таль. «Ну все равно, отдыхающие тоже бывают не подарок, – сказал толстяк. – Только от них и слышишь: подай то, принеси се, сходи туда. Вечно им все не так! Вот на днях одна дама закатила истерику и грозила выброситься из окна. Правда, это была все та же жена Германа Осиповича, но встречаются такие отдыхающие, что похуже нее!» «Что-то вы подозрительно выгораживаете своего Германа Осиповича, – сказал Таль. – Мне кажется, он принял нас неоправданно грубо и должен извиниться перед нами. Ведь мы, кажется, никаких истерик пока не закатывали. Лично я теперь не собираюсь подбирать эти ключи – пусть сам их поднимет и с извинениями принесет нам, так ему и передайте». «Вот видите, не успели вы приехать, как уже устроили скандал, – укоризненно сказал ему толстяк. – Понимаете теперь, как администратору с вами со всеми сложно? Так и быть, я готов сам поднять ключи и положить вам в руки, только не создавайте проблем Герману Осиповичу, он и так весь задерган». «Вы-то здесь причем, – с неудовольствием сказал Таль. – К вам у меня претензий нет, мне нужны извинения администратора, который неподобающим образом повел себя с нами». «Ну, может я тоже администратор, откуда вы знаете? – примирительно, хотя и с трудом сдерживая раздражение, сказал толстяк. – Я готов принести извинения за нас обоих, только успокойтесь». С этими словами он подошел, чтобы поднять ключи, но Таль при его приближении сам раздраженно наклонился, схватил их и, ни слова больше ни говоря, удалился. Влошич робко последовал за ним.