Петр Немировский - Фавор или бабушкин внук

А Натан поехал в Нью-Йорк по студенческой визе, с четвертого курса филологического факультета. Улетал не навсегда, только на год. Но смутное предчувствие, какая-то неопределенная, почти фантастическая мысль, что он останется в Америке, бродила в душе.

Вскоре на Светкиного мужа в Вильнюсе наехали, потребовали денег и «поставили на счетчик». В Израиль им тогда едва ли не бежать пришлось. Но в Израиле им упорно не нравилось, и через некоторое время они перебрались в Канаду.

Так и разлетелись по всему свету…

Раз в году Натан звонил в Израиль, поздравлял бабушку с днем рождения. Она совершенно не знала и не могла знать его жизни в Америке. А он и не пытался ее посвятить в это. Спрашивал то, о чем обычно спрашивают у стариков: как спишь? как аппетит? что болит? Через несколько минут, когда список этих традиционных вопросов приближался к концу, Натан мысленно подбирал слова прощания, напоследок желал бабушке здоровья, обещал звонить почаще. Случалось, правда, что забывал поздравить бабу Лизу даже с днем рождения. Тогда мама звонила ему из Канады и журила, мол, нехорошо – бабушка обижается.

До сих пор он никогда не бывал в домах престарелых. Не приходилось. Сейчас ожидал увидеть что-то мрачное, удручающее.

Ничего подобного! Никаких тебе темных комнат и плотно задвинутых штор.

В просторном, светлом зале за столиками сидят старички и старушки (старушек приблизительно вдвое больше, статистика, стало быть, не врет – век мужчин короче женского). Играют в карты, читают, разговаривают. Смотрят телевизор. Ухожены, причесаны.

И за одним столом, лицом к входной двери, – баба Лиза. Почти не изменившаяся за пять последних лет. Поразительно, Елизавету Марковну в ее восемьдесят восемь лет можно было бы легко узнать по фотографиям пятидесятилетней давности. Есть такие лица – неменяющиеся. Правда, такая неизменяемость часто относится к типу лиц грубых, словно отесанных рубанком.

А вот у Елизаветы Марковны черты нежные. Над ее лицом природа работала не рубанком, а тонкими ювелирными пилочками, бережно снимая каждую лишнюю крошку, чтобы добиться такой красивой покатости лба, широкого разреза глаз и мягкого подбородка. Разве что носик ее был чуточку смешной – гулькой.

Ее лицо, конечно, сейчас было в морщинах, но совершенно не дряблое. Очаровательный бантик губ. Правда, из-за старости нижняя губа стала выдаваться вперед, отчего лицо приобрело выражение некоторого недовольства. Зато глаза, которые Натан всегда сравнивал с двумя спелыми вишнями, оставались невыцветшими, даже при наличии искусственного кристаллика в одном из них и периодического конъюнктивита.

Волосы ее были совсем седы. И не завиты. До сих пор не мог себе представить бабу Лизу с неокрашенными волосами и без перманента.

О-о, эти красивые слова из мира женщин! Слова, некогда вылетавшие из уст бабы Лизы и почему-то сильно волновавшие сердце мальчика-Натана одним своим звучанием: маникюр, косметика, ателье, фасон…

Елизавета Марковна – она, и никто другой, даже не мама, которая своей внешности уделяла мало внимания, – когда-то открыла Натану этот чарующий мир, где женщины – в перманенте, в маникюре, в фасоне. Одно время он путался и не мог разобраться в значениях этих волшебных слов.

Баба Лиза – в велюровом платье из ателье, с каштановыми пышными волосами, хоть и ходила смешно на своих коротких ножках, врывалась прекрасной дамой в мир Натана-внука.

А за нею семенил муж – какой-нибудь несчастный замдиректора.

Чем-то они – ее мужья, официальные и гражданские, невзирая на все различия, были похожи. По крайней мере, в одном были совершенно одинаковы: напоминали ее слуг, пажей из ее свиты. И эта сторона бабушкиной натуры для Натана всегда оставалась самой загадочной.

Мужья Елизаветы Марковны безропотно сносили все ее капризы. Казалось, что им было даже в радость, нестись, скажем, в магазин, в семь утра, чтобы «купить Лизоньке свежий творожок». И если баба Лиза находила этот творожок несвежим, а такое случалось не однажды, то мужу приходилось отправляться в поход «за свежим» едва ли не по всему городу.

Все мужья одинаково называли ее «Лизонькой» или «Лизочкой». Смотрели на нее, как на божество, снизу вверх, хоть она была и низенького роста. Сами делали уборку квартиры, занимались хозяйством. Помнится, ее последний гражданский муж – отставной полковник артиллерии, на старости лет даже начал писать стихи, все посвященные «Лизоньке». Трудно было поверить, что бывший военный, всю жизнь читавший только газеты и уставы воинской службы, ну, может, еще какие-то полунаучные статьи о баллистике, полете снаряда, вдруг разразился лирикой. Причем, сочинял это не для «публичных чтений», а только для Лизочки. Просил, чтобы она никому из родных и близких об этом не говорила…