Емельян Марков - Маска

Губы только полные, цвета узловатой нераспустившейся сирени, и тени сиреневые, как облачный испод, на сгибах, сама – не смуглая в шоколадный лоск, а бледная в сиренево-белый снег. Жесткие волосики с синевой, как черные ветки березы, и черные глаза с синевой, как черника, по весне влажные от оттепели ветки берез цвета черники, стекают березовые чернила с веток по стволу и мажут по нему кляксы. Сказал бы кто Тасе, дескать, странный у нее ребенок, она бы стерла в порошок. Назвала детку все ж чуть странно, зато в честь любимой актрисы – Нонной.

Мать полировала сухими ладонями березу, снимала с нее ревнивой заботой белый юный порошок, охаживала до пятнадцати лет. Валила с замиранием на кровать, норовила проверить, не посягнул ли кто, не спорхнул ли уже дятел с малиновой головкой, потому что мерещился, мерещился залихватский алый стук одинокой новогодней ночью. А с утра березы срослись со снегом, алое солнце созрело и набухло в тесном окошке, так же тесно было в сердце Таисьи, ринулась она к вернувшейся после праздничной ночи утром дочери. Чиста оставалась береза, лежала поперек кровати с синими, набухшими от новогоднего мороза губами, непокорно смотрела в потолок.

Убежала пешком Нонна в близкую Москву. Близкую, сразу за болотами, по-над которыми по насыпи пролегало двухполосное шоссе, но – словно бы на другой планете, мерцающей, задымленной. Церковное сестричество, куда попала сперва в Москве, не удержало, как раньше не удержал балетный кружок: не умела пристроиться к белой стае низкорослых девочек, и так и эдак, черный высокий лебедь. Оказалась на художественной выставке. Пестрые наряды посетителей, серые картины на стенах. Подхватил художник.

Почему – интересует – цветы серые? Любишь яркие цветы? Определил в студию флористики. Цветы, какие она любила, хранились в серых толстых альбомах художника в прозрачных ячейках на маренговом их картоне на марках неведомых и оттого вдвойне представимых стран: Верхняя Вольта, Сьерра-Леоне, Кот-д’Ивуар. Нонна с раскрытым на голых твердых коленях альбомом или, по шаловливой фантазии художника, стоя на четвереньках с раскрытым альбомом на выгнутой спине, позировала. Если не позировала, то, памятливо подражая матери, на художника свирепо кричала. Когда находчиво названная серия картин «Марочное вино» была закончена, художник с облегчением избавился от Нонны, свел ее с добрым своим шапочным знакомым, детским композитором. Под хоровые детские песни нового благодетеля Нонна затосковала.

Композитор кротко жаждал от нее восхищения и не обретал. Потеряв на восхищение Нонны последнюю надежду, он с сокрушением бережно передал ее другу своего сына, лихому председателю клуба нудистов, что в Серебряном Бору. Нонна сразу допустила дерзкую и непростительную небрежность: забыла раздеться, пошла размашисто танцевать одетая среди нагих. Председатель поразился такому цинизму и откровенному неуважению к принципам подначального ему объединения. Он побледнел всем своим обнаженным телом, подступил ревностно к не в меру развеселившейся Нонне и предложил ей покинуть четко регламентированное мероприятие. «Это почему?» – не сообразила Нонна. «Ты что же, сама не понимаешь, в каком ты виде? Посмотри на себя!» – указал взглядом председатель, одновременно пряча со стыда за Нонну лучистые глаза. Нонна вместо того, чтобы осудить свой вид, быстрым, но цепким оком оценила вид самого председателя. Он перехватил ее взгляд с таким щемящим укором в лучистых глазах, что Нонна развернулась надменно и, как журавль, удалилась своей вымеряющей голенастой походкой. Председатель замер, оскорбленно и задумчиво созерцая ее уход.

Когда на другой день Нонна запросто вернулась, председатель встретил ее известием о собственной лестной протекции касательно ее кандидатуры подруге своей, режиссерше порнофильмов; коль скоро Нонна настолько не имеет стыда… Нонна послушно явилась в студию. Заранее признательная режиссерша с предвосхищающей улыбкой доверчиво предложила Нонне побыстрее подружиться с намеченным для нее партнером, рассказать ему, парню отзывчивому, о наиболее невероятных своих мечтах. Нонна заартачилась, пренебрегла доверием, выскочила, хотя за ней в запятки не гнались, из студии и на бегу зацепилась на улице за долговязого забулдыгу, предложившего ей отпить от пластикового большого стакана ледово-мутного пива.

– Ну как, снялась? – спросил, похоже, неплохо осведомленный забулдыга.