Людмила Островая - Девочка по имени Магда. Повесть

Я не играла в куклы, больше водилась с мальчишками. Могла постоять за себя и за других, кидалась на обидчика как кошка, не взирая на перевес сил противника. Но сама первой никогда не задиралась. Я была дворовой атаманшей, и все малявки бежали ко мне жаловаться и просить защиты. В детстве мне постоянно хотелось подпрыгнуть, куда-нибудь залезть, пробежаться. Энергия во мне бурлила и искала выхода. Казалось, руки как крылья, стоит взмахнуть, и я полечу. Однажды какая-то необъяснимая и непреодолимая сила заставила меня забраться на высоченную акацию. Залезть-то залезла, а спуститься не могу. Уже вечер, пора домой, помочь некому. Делать нечего, обняла ствол руками и ногами, да и съехала вниз. Дерево старое было, кора толстая, грубая, в общем, я неделю ходила, раскорячив ноги. Страха не было совершенно. Все мои бесчисленные cсадины и синяки ничему меня не учили, боль быстро забывалась, и я опять, как одержимая, принималась за старое. В травматологическом пункте меня уже встречали как знакомую: «Опять Кондратьева! Что на этот раз?» Во время перевязки пожилой доктор Владимир Иванович грозно поглядывал через толстые линзы очков и предупреждал: «Будешь пищать – усы зеленкой нарисую».

Единственное, чего я боялась, так это маминого наказания. Воспитывала она меня строго, даже, можно сказать, сурово. Частенько поколачивала. Не помню, чтобы она хоть раз обняла или сказала ласковое слово. Почему так сложилось? Для меня до сих пор нет ответа на этот вопрос. Может быть, одной из причин был неудачный брак с моим отцом. Волей-неволей я постоянно напоминала маме о нем. Мы никогда не выясняли отношений и не говорили на эту тему. Я уверена, что у нее и не было чувства вины передо мной. И хотя я всегда старалась для самоуспокоения найти маме какое-то оправдание, тлеющая обида где-то в глубине души так и осталась.

История моей семьи тоже необычная и запутанная. Моя мама была эстонка. Все называли ее Мета, и в паспорте стояла запись: Мета Рудольфовна, хотя ее настоящее имя – Мееда. Мамины родители эмигрировали из Эстонии в город Карс, что на cевере Турции, в поисках лучшей жизни. В двадцать пятом году надумали вернуться на родину. Маме тогда исполнилось девять лет. В одном из перевалочных пунктов на пути их следования, под Армавиром, стряслась беда. Один местный парень стал домогаться маминой старшей сестры, ей было шестнадцать лет, преследовал её по пятам, проходу не давал. Она избегала его, боялась. Однажды, когда она гуляла с полуторагодовалым братиком, он подкараулил их и обоих зарезал ножом. Бабушка не смогла пережить несчастье, вскоре умерла, а мама с дедом добрались до Таганрога, так и осели здесь. Все эти географические перемещения нашли отражение в маминой речи. Она разговаривала очень своеобразно: смесь эстонского акцента с южнорусским. Видимо, пережитое семьей горе повлияло на мамин характер. Возможно, она обращалась со мной слишком жестко, тревожась за мою жизнь. Да и поводов для беспокойства хватало: я была резвым ребенком, вечно с разбитыми коленками и царапинами. Хотя мама и держала меня в ежовых рукавицах, конечно, она заботилась обо мне. Ее строгость я воспринимала тогда как должное, а наказания считала справедливыми. Она была для меня всем, и я страшно боялась ее потерять. В детском саду я говорила воспитательницам: «Я никому не доверяю, только своей маме».

Отца своего я совсем не помню. Фотографий тоже не сохранилось. Мама о нем никогда не рассказывала. Только иногда, после моей очередной выходки восклицала в сердцах: «Вот ведь кондратьевская порода!» Говорили, что он был красивый, высокого роста. У него была страсть – карты, которые его и сгубили. Интересно, что мои родители встретились на Дальнем Востоке, хотя оба были из Таганрога. Мама поехала туда в командировку по направлению завода метеоприборов, а отец отбывал там наказание в колонии-поселении за свои картежные дела. Он работал на предприятии, жил в общежитии, ему запрещалось покидать поселок. Скорее всего, мама сначала ничего и не знала о криминальной стороне дела. Отец был обаятельный, наверное, как все картежники. Маму он тоже заприметил не случайно: на такую девушку нельзя было не обратить внимание. Большие голубые глаза, пышные, волнистые волосы пшеничного цвета, никто не верил, что это натуральные кудри, думали перманент. Она хорошо шила, со вкусом одевалась, была стройной и долго оставалась моложавой. Когда я уже подросла, нас часто принимали за сестер. В пожилом возрасте она подсмеивалась сама над собой: «Сзади – пионерка, спереди – пенсионерка!»