Татьяна Ильдимирова - Нежность. Сборник рассказов

Мне отчаянно нужен был человек. Или хорошая книга. Но лучше – человек, которому я была бы не совсем безразлична. Такого здесь не было, и я сидела в коридоре нашего корпуса – там, где в узкий аппендикс втиснули три кресла и старый телевизор. Показывали какой-то старый детектив про украденные драгоценности, а следом фильм, где герой разрывался между женой и не женой, а та, которая женой ему не была, грызла губы и провожала его злым взглядом. Я засыпала, съежившись в кресле, просыпалась, резко вздрогнув, меняла позу, растирала затекшие ноги, пыталась следить за актерскими страданиями и снова погружалась в тяжелую дремоту.

– Лариса, что вы здесь делаете? Почему вы не у себя в номере? Вы знаете, какой час?

Я помотала головой, с трудом выплывая из мутного полутелевизионного сна.

– Половина второго. Все спят давно, кроме двадцать четвертого номера, – сказали Вы, устало опускаясь в соседнее кресло. – Иди же к себе, что ты сидишь?

– Я лучше тут побуду, – ответила я, сдерживая слезы. – Я не хочу туда.

– Тебя кто-то обидел? Твой мальчик?

Вы говорили со мной, словно с маленькой девочкой. Даже на «ты», не на «вы», как всегда обращались к ученикам. В другое время это было бы досадно, но сейчас хотелось только, чтобы меня покачали на ручках. Я уже не скрывала, что плачу, и мне было стыдно поднять на Вас глаза.

– Хочешь, я позову кого-нибудь? Инну Максимовну или кого-то из девочек?

– Можно, я лучше еще немного здесь одна посижу? – тихо попросила я.

Вы сказали:

– Нет, так нельзя! Пойдем! Пойдем со мной.

Вскоре я лежала в Вашей постели, в одежде, как была, не сняв даже шерстяных колгот. Лежала, отвернувшись к стенке, под клетчатым байковым одеялом. Меня бил озноб не то от волнения, не то от начала простуды, а Вы сидели рядом со мной и говорили:

– Ты очень красивая, Лара. Ты сама еще не понимаешь, какое лицо у тебя удивительное. Через несколько лет мужчины будут за тобой в очереди стоять.

– Правда? – глухо спросила я из-под казенного одеяла.

– Конечно, правда.

Вы повторяли: «Лара, ты красивая, у тебя все будет хорошо, все обязательно будет хорошо», и гладили меня по растрепанным волосам, по плечам, по спине, как ласкают кошку, задерживали теплую руку на оголенной шее. Я вжалась лицом в подушку, замерла, принадлежала Вашей ладони, чуть всхлипывала от невозможного такого счастья. Весь мир и весь космос сжались сейчас до размеров этой неприбранной, по-казенному обставленной комнаты. За окном шептала ночь, выдыхала ветром, она скрипела по снегу валенками охранника, лаяла далекой собакой, а в соседнем номере, кажется, занимались любовью, но это было настолько не здесь, насколько только возможно.

– Спи, моя хорошая, – сказали Вы, плотнее меня укрывая. – Спокойной ночи.

Вы убрали руку, а я продолжала чувствовать Ваши прикосновения всем позвоночником.

Я боялась засыпать, боялась проснуться в кресле перед телевизором, замерзшая, скрюченная и совсем ничья. Свернувшись калачиком, я слушала, как Вы ходите по комнате, и ждала, когда Вы ляжете рядом со мной. Остаток ночи, даже во сне, я хотела знать, что Вы рядом, а это лучшее, что может случиться с человеком. Под одеялом я сцепила руки в замок, и мне казалось, что вторая рука – не моя, а Ваша. Я представляла себе, как целую Ваши ладони, как пальцами вожу по линиям, предрекающим долгую жизнь и счастливую любовь, и таяла, изнывала от нежности, терпкой, словно ароматы восточных специй. Этой ночью Вы были не моим учителем, а самым родным моим человеком.

Вы так и не пришли в свою постель. Не знаю, где Вы провели остаток ночи. Когда я проснулась, стояла мертвая утренняя тишина, было холодно даже под одеялом, сквозь оконные щели сквозили струйки противного серого тумана; в комнате я была одна. Я чувствовала себя разбитой и помятой, будто и часа не спала. На стуле комком валялся Ваш свитер. Я прижала его к груди, ткнулась щекой в его колючую темно-синюю шерсть и с ним в обнимку легла в постель, тщетно пытаясь уловить Ваш запах – от свитера пахло только стиральным порошком.

Я аккуратно прикрыла дверь и пошла умываться. Часы в холле показывали половину шестого, и в коридоре было так тихо, словно кроме меня на турбазе ни души. Из зеркала искоса поглядывала на меня барышня бледная, лохматая, с опухшими глазами, красивая ли? – да ничуть. Я прислонилась к кафельной стене и быстро, в несколько всхлипов, выплакала в ладони ночное свое счастье и невесть откуда возникшее одиночество. Тем утром я не хотела Вас видеть.