Татьяна Ильдимирова - Нежность. Сборник рассказов

На День здоровья я поехала только оттого, что там могла увидеть Вас.

Турбаза «Юность» была скромной и походила на лагерь, в котором я когда-то провела тоскливый, дождливый август с пятью девочками в палате, нищенской библиотекой и жестокой невозможностью уединения. Вся турбаза – три длинные двухэтажные кишки корпусов (душевые и туалет – на этаже) и здание столовой на отшибе. Кресла в холле, казалось, стояли здесь не меньше тридцати лет и оглушительно пахли чем-то старческим.

К расстройству моему, не смогла поехать Санька – сказала, что заболела, я знала: соврала. Меня поселили в номере с девочкой, с которой больше никто не хотел жить, и это порядком испортило мне настроение. Возможно, Вы помните ее – Лина, полноватая, с угреватым лицом и вечной коростой на губе. Находиться рядом с ней было неприятно и даже брезгливо. Меня тоже не любили, но у меня была Санька, а с Линой не дружил никто. Казалось, ее это не беспокоило: она смотрела на всех чуть выпуклыми и равнодушными, как у рыбы, глазами. Если в классе случалось что-то смешное, она не смеялась, а едва корчила губы то ли в улыбке, то ли в гримасе. От нее одновременно пахло потом и удушливой туалетной водой, приторной, как сладкая вата.

В классе ходили слухи, будто Лину бьет отец.

Мы почти не разговаривали. Вечером Лина лежала на кровати, как была, в вязаной кофте, облепленной кошачьей шерстью, и читала любовный роман в мягком переплете. Я тоже взяла с собой книжку, но сидеть в одной комнате с Линой не хотелось и еще больше не хотелось быть, как Лина. Знаете, я ведь люблю одиночество, всегда любила, но в тот вечер меня потянуло на дискотеку в столовую, где уже вовсю бурлило варево из вырвавшихся на свободу десятиклассников: влиться в толпу, выпить пива, поплясать, как умею. Чтобы все было бестолково, весело и под дурацкую музыку.

Некоторые моменты жизни въедаются в память, как невидимая татуировка. Случайные, вроде бы ничего не значащие, но стойкие – не вытравить. До сих пор мне остро помнится, как я спускалась с высокого крыльца турбазы, осторожно ступая по скользким ступенькам. Небо было темно-фиолетовое, такое неровное, лохматое из-за вихрастых облаков. Беззвездное. Сугробы переливались нежным светом, словно лунный камень. По обе стороны от крыльца стремились в небо две треугольные голубые ели. А Вы шли мне навстречу, в расстегнутом пальто, без шапки, со снежными звездочками в темных волосах, красивый и статный, как романтический герой, как рыцарь, победивший дракона, Вы шли и улыбались, и на какую-то долю секунды мне показалось, что сейчас Вы заговорите со мной. Но выскочила на крыльцо Инночка – наша историчка, суматошная, с пушистой прической, похожей на одуванчик, и крикнула Вам весело: «Виталя, ты в бильярд будешь?». Вы подмигнули мне, подбежали к ней, прыгая через ступеньку, и оттуда, сверху вниз, сказали мне строго: «Лариса, сейчас же наденьте капюшон!»

***

О том, что случилось в конце дискотеки, я раньше не говорила Вам, а сейчас, пожалуй, вкратце расскажу. Был объявлен белый танец. Чтобы не стоять у стенки как та, которую никто никогда, я пригласила кавалера из числа тихонь (можно, я не буду называть его имя?). Когда танец закончился, он, оставив меня, подошел к Жанне и сказал ей что-то, а та громко фыркнула и заявила на весь зал: «Да от нее ссаньем несет!» Все засмеялись, и все бы ничего, но там оказалась Лина и хохотала вместе со всеми так, будто наконец-то стала частью коллектива.

Обидно – пусть, главное – это непонимание: только что мы с ним медленно покачивались под музыку (« Oh you’d better stop before you tear me all apart….»), он гладил меня по спине и дышал мне в ухо, мои ладони прижимались к его лопаткам – к теплому, живому, настоящему мальчишечьему телу («…ooh you’d better stop…»), я чувствовала его дыхание, во мне начинало бродить, пузыриться желание, волнение, предчувствие поцелуя….

Жанну-то Вы помните наверняка: королева, отличница, всеобщая любимица, как сейчас принято говорить – лидер, как всегда считала я – стерва. Она перевелась в нашу школу год назад и моментально покорила почти всех. Мне же доставалось от нее ежедневно, а я не могла ей ответить. Все давно прошло и отболело, не будем о ней вспоминать, но до сих пор я не могу понять, что творилось с этим человеком. Что было в ее душе искаженного, больного, требующего постоянно кого-нибудь высмеивать и унижать?

***

Я шла между корпусов и плакала, вытирая глаза замерзшими ладонями. Щеки мои горели. Из диско-зала доносилось лихое: «Крошка моя, я по тебе скучаю!» Накатила обида, смешанная с усталостью, как под конец неудачного дня: вроде и не о чем плакать, все ерунда, пустое, а слезы не утихают.