Анжела Конн - Семь-Я. Роман

– Приходил Моретти, он принёс…

– Моретти?.. То-то его не было около часа на заводе… Смотри как… – Глаза отца зажглись и потухли – усталость одолевала. – Хороший человек. Уважают его… Строг в деле, но душой чист. Ему до всего есть дело… – и, сломленный сном, отключился.

Наделённый душевной щедростью, Моретти под Новый год устроил для детей рабочих новогодний утренник с Дедом Морозом и Снегурочкой. Веселились в новом клубе завода.

Дети не отводили глаз от ёлки, украшенной гирляндами из переливающихся стружек, и крепко прижимали к себе кулёчки с конфетами и фруктами. Глазки сверкали, ножки притоптывали, сердечки ликовали…

Взрослые потом при случае благодарили его за заботу и праздник. – «Гмадлобт, генацвале» (спасибо, дорогой). При этом так искренне улыбались, что ему становилось не по себе. Никто не знал его имени – Моретти и Моретти. Он так представлялся.

Вне территории завода, кроме клуба, школы, магазинов, бани строились жилые дома. Много новых удобных домов, не чета грязным баракам. Руководство завода оттуда потихоньку людей выселяло и предоставляло комнату или квартиру в построенных домах – квартиру давали многодетным семьям.

Однажды отец пришёл домой на подъёме и с порога заявил матери:

– Радуйся, мне предложили переехать в новый дом… Мать всплеснула руками, – Неужели, наконец-то освободимся от этой сырости… А когда?

– Не знаю точно, вызвали в жилищный отдел, интересовались сколько душ в семье, наверно, две комнаты дадут или квартиру…

– Две комнаты? Квартиру? с Моретти ты говорил? – Моретти… без него ничего не решается, права жена, надо поговорить с ним. Он посоветует – где, что… Дельный мужик.

Моретти не только посоветовал. Через пару дней, когда отец завёл разговор, тот подвёл отца к окну. Со второго этажа своего кабинета, откуда были видны новые дома, обводя рукой перспективу перед ними, предложил:

– Выбирай любой дом, любую квартиру. У тебя семья не маленькая, и что-то мне подсказывает, на трёх детях вы не остановитесь…

Отец рассмеялся, обвёл взглядом пространство и, переводя взор на зелёный пригорок в отдалении, возвышающийся за железной дорогой, продолжая смеяться, сказал: «Во-о-он там хочу». Глаза Моретти проследовали за его пальцем, и он, тоже рассмеявшись, удивился:

– Там! Но там же ничего нет. Домов нет… Трава, кустарники, за ними пустырь…

– Нет? Пока нет. Если позволят – построю. – Голос отца мечтательно протянул… – Не люблю квартиры. Простора хочу… сад, огород, двор свой, чтоб детишки бегали… – Управляющий с нескрываемым интересом смотрел на него.

– Хорошая идея. Давно задумал?

– Нет, только что… – Отец с сожалением посмотрел на пригорок, заросший буйной травой и отошёл от окна. – Но кто позволит… Хотя, земли полно…

– Bella vita, amico… – похлопал отца по плечу итальянец, – …eccellente.

***

Сторонняя война лилась из репродукторов. Громыхали пушки, рвались снаряды. Сердца каменели от звуков…

К концу осени стали ощущаться перемены на общем фоне города. Что-то неуловимое изменилось и в самой атмосфере… Больше плакатов? И это тоже… «Всё для фронта, всё для победы!» «Враг не пройдёт», «За Родину -Мать».

Но не только плакаты… Традиционно франтоватый Тбилиси терял лоск и живость. С лиц сходила заносчивость, присущая столичным. Во взглядах появилось напряжение – предвестник внутреннего, не до конца осознанного страха. Беда тесным воротом свела плечи горожан. Всё чаще просачивались слухи о больших потерях и гибели людей. Всё меньше поводов для радости – не предвидится конца войны.

Гурами потряс двор появлением. Его привезли как-то днём, выгрузили из «виллиса» цвета хаки с красным крестом на боку и опустили около барака, где он жил с матерью, свахой Ламарой.

Полтора года он воевал, в порыве молодости подавшись на фронт в первые же дни войны. Полгода лечился в госпиталях.

Без обеих ног, на низенькой тачке-платформочке на роликах (таких инвалидов называли «танкистами»), двадцатилетний боец вернулся домой.

С безрассудной смелостью бросившись на врага, оказался перед вражеским танком, готовым подмять под собой всё движущееся… Собрав силы, израненный, кровью исходивший боец, в последний момент подорвал его.

Мать моя выбежала во двор, слыша плач и крики. Ламара, распластавшись у не существующих ног сына, припав к доске, как к пьедесталу скорби, криком кричала, ударяя головой о землю. «Вай мэ, вай мэ, дэда…» – голосила несчастная. Женщины, окружившие её, плакали навзрыд. Гурами смотрел на неё и тихо повторял: «Мам, не надо, мам, не плачь…» Боец вернулся домой…