Георгий Богач - Проглоченные миллионы (сборник)

Егор вежливо улыбнулся, посмотрел на часы и поднялся.

– Рад был с вами познакомиться, но мне пора. Надеюсь, к вечеру вы отгоните свою красную «пятерку» от дома номер шесть.

Когда Егор подошел к старинному каменному зданию бывшей бани, украшенному массивными колоннами, его остановили раздраженные мужские голоса.

– Нет, это вы меня простите, уважаемый Борис Сергеевич! Звание доцента еще не говорит о вашем художественном вкусе. Он у вас на уровне первобытно-общинного строя. Такое впечатление, что, кроме костра в пещере и одетых в шкуры соплеменников, вы в своей жизни ничего не видели.

– К вашему сведению, я бывал в крупнейших научных учреждениях Булони, Лондона, Ниццы, Винницы и даже Мадагаскара. И поверьте мне, их интерьеры не имеют ничего общего с вашим местечковым стилем. Вы профанатор и вымогатель! Своим землякам морочьте головы безвкусными картинками с безграмотными стишками, а меня от такого зрелища увольте! Оно вызывает у меня рвоту и расстройство желудка. И всю эту белиберду вы хотите втюхать за три с половиной миллиона?! И кому? Мне, человеку, жавшему руку самому академику Ячеку?! Это же обдираловка!

– Я наивно предполагал, что вы крупный ученый, и из уважения сделал громадную скидку на работы, в которые вложил не только душу, но и сердце. Истинное искусство стоит намного дороже, вернее, оно бесценно. Вы знаете, к примеру, сколько стоит черный квадрат Малевича?

– Я не собираюсь покупать ни квадраты, ни круги, ни треугольники Малевича. Мне нужен только достойный интерьер филиала моего института! Я приобрел это старинное здание в стиле позднего классицизма, чтобы оборудовать в нем филиал Санкт-Петербургского ХЛОР НИИ. Этот НИИ в двадцатых годах прошлого столетия основал сам Вольдемар Оттович Ячек! До революции ему жали руку Николай II и Столыпин, а после революции эту руку жали Ленин и Луначарский! Владимир Ильич называл Ячека вторым любимцем партии после Бухарина! Когда Ячеку исполнилось девяносто лет, то жать ему руку имел честь и я, ваш покорный слуга. А вам я доверился благодаря рекомендации бывшего владельца этого здания, депутата Зимнегорской думы господина Сивочко. Он сказал, чтобы я ни в коем случае не обращался к художнику Момро, но только к вам. Теперь же я начинаю сомневаться в рекомендациях Ивана Терентьевича.

– Значит, вы хотите заменить мои творения бездарной мазней Володьки Момро! Пожалуйста! Но вас засмеет не только весь Зимнегорск, но и ваши же друзья-ученые.

– Помню, над моей диссертацией тоже смеялись некоторые недоброжелатели! Но директором НИИ все-таки стал я, а не тот, кто смеялся. Они сейчас ловят каждое мое слово и наперебой стараются исполнить любой каприз. Должен заметить, что некоторые эскизы вашего коллеги Момро мне понравились. В них есть и глубина проникновения в суть проблемы, и ширина понимания. Кроме того, он запросил впятеро меньше вас, значит, главное для него искусство, а не деньги. «Корыстной душе не подняться до высот познания из бездны низменных животных инстинктов», – говорил академик Ячек. И он был прав.

– Я творил, не покладая рук, лишая себя и сна, и отдыха! Я засыпал прямо на своих творениях, подобно перелетным птицам, спящим в воздухе и во сне машущим крыльями! – Филь-Баранов смахнул подступившую слезу, открыл кейс и достал бутылку водки. – С вами невозможно разговаривать. Чтобы прийти в себя, мне необходим глоток этого зелья, которое все ругают, но всё же пьют, – он налил полный стакан водки и, от волнения забыв, кто рядом с ним, по привычке протянул собутыльнику.

Крыло тоже по привычке взял, в три глотка осушил стакан и закашлялся. Анатолий Ильич протянул ему корку черного хлеба – занюхать. Борис Сергеевич понюхал корку, потом съел и открыл было рот, чтобы продолжить спор, но, осознав, что взял хлеб из рук своего недруга, вздохнул и присел на нагретый солнцем камень. Филь-Баранов раздраженно выдернул из руки Крыло стакан, снова наполнил до краев, выпил, прочувствованно выдохнул и закрыл глаза.

– Напрасно вы со мной так грубо разговариваете, – наконец сказал он. – Душа художника ранима, как душа ребенка.

– Мы, люди науки, имеем не менее ранимые души, но жизнь приучила нас стойко переносить обиды, ибо зачастую нас способны оценить не современники, но лишь потомки. Мы творим для будущего, иногда – для очень далекого будущего.

Филь-Баранов молча налил полстакана и протянул доценту.

– Мне больно вовсе не от вашей критики, я к критике привык, ибо непонимание окружает истинного художника. Мне больно от сравнения с таким ничтожеством, как Момро.