Наташа Труш - Котенька и Никулишна

– Плохой котенок! – Сказала девочка и плюнула издалека в Никулишну.

– Варвара! Перестань плеваться! – одернула ее Вероника. – Никулишна… Анна Никулишна, послезавтра мы уезжаем на дачу. Проследи, чтоб он больше нигде не нагадил. Я уж не знаю, как это сделать. Ну, придумай что-нибудь!

– А что тут придумывать, – вздохнула Никулишна, радуясь тому, что все так закончилось – могло быть и хуже! «Наверное, нашей фотомоделе удалось роль найти, то и добрая! – Дело-то не хитрое – котят р о стить!

Она унесла котенка в свою комнату, поставила ему у порога пластиковую коробочку из-под разносолов. Никулишна, веком не видавшая таких в своей деревне, собирала разные чудности – коробочки да баночки, не выбрасывала в помойку. Вот и годилось что-то для чего-то: в одну она складывала разные документы свои, в другую – нитки-иголки-ножницы, а теперь вот и под горшок одна сгодилась!

Никулишна нарвала мелко газетку, высыпала бумажные крошки в лоток. Потом взяла котенка, поставила его в горшок, и поскребла заскорузлым пальцем, будто ямку выкопала. Котенок обнюхался, смешно чихнул, и выскочил из горшка.

– Ну-ну, – одобрила его маневр Никулишна. – Понял, поди! Вон, по морде видно – умнесенький…

Два дня Никулишна приучала котенка к горшку. Вернее, первый день ловила его в углах и сажала на горшок, оглаживая ласково, когда он понимал, чего от него хотят. А второй день только наблюдала за ним, одобряя неуклюжие действия криволапого малыша.

Пару раз в комнату к Никулишне приходила Варенька, гордо говорила на пороге: «Я за котиком!», забирала котенка и уносила в детскую. А там пустое место на полу, где еще недавно лежал пушистый белый ковер, сразу напоминало ей, как невоспитанный котик налил лужу, в которую она ступила. А он, как назло, ковылял как раз в то место, где это произошло, и начинал нюхать паркет, смешно фыркая.

– Ба! – Кричала Варенька, и распахивала двери навстречу тяжело ковыляющей Никулишне. – Забирай котика! Плохой он!

Не сложилось у них. И даже изготовленная бабкой игрушка – бумажный бантик на ниточке, за которым полосатый малыш бегал с удовольствием, не подружила девочку и котенка. Бабке было странно это видеть. У нее с детства были котята, которые вырастали в больших котов. Они, как хищники, жили на улице, ночевали в хлеву, у коровы под теплым боком, в дом заходили, как в гости, вкуснятинку из рук принимали с уважением, но стоило пригласить их к игре, как они забывали обо всем и носились, как угорелые за бантиком на нитке. Все дети обожали такие игры. «А тут деточка городская, а котишку не приветила, – размышляла бабка Анна. – Куклы, видишь вот, ей лучше нравятся…»

На даче было раздолье. У Шумилкиных в поселке Метелкино даже не дача была – домина в два этажа, из бревен, с крыльцом высоким. Участок большой, с садом-огородом, и сосновым лесом на задворках.

В доме комнат всем хватало. И хозяину с хозяйкой, и Варе, и у Никулишны была свою конура, которую она любила. Ей здесь все любо было, все дом родной напоминало в заброшенной архангельской деревне, в котором она, уезжая, самолично заколотила окна досками крест-накрест, чтоб стекла целы были. Вдруг еще изба пригодится…

А дверь входную не заколачивала и не запирала: по-деревенскому порядку приставила метлу, в крыльцо растопыренными голыми ветками уперла. «Упала, поди, метла-то давно, – порой думала Никулишна. – Шесть лет уж, как не бывала дома. Да и не бывать, поди, уже…»

В городе ей бывало грустно и тесно. Роста бабушка не маленького, и квартира городская ей была мала. Не понимала Никулишна этого городского уклада, не понимала, как же можно в таких коробках жить?! Потолок на голове, стены бетонные, холодные, окна в мир с пятнадцатого этажа, и вокруг одни этажи-этажи…

И вообще… За водой ходить не надо, за дровами – тоже. Даже стирать не надо. Стирает белье машина. И бани нет! Белое корыто, прости господи, в котором и голова, и ноги, и… прочие части тела.

А вот дом этот за городом, который Шумилкины дачей называли, Никулишне очень нравился. Было в нем просторно и светло. Как входишь в дом, так вверх пространство, простор – до крыши самой, а не потолок над головой, как в городе. И в этом пространстве, в самой верхотуре фонарь висит. Вечером, когда его зажигают, он, словно луна, освещает деревянный дом. И тогда в нем поселяются длинные тени, совершенно не страшные, а сказочно-загадочные.

Слева и справа от входа – лестницы на второй этаж, который, как балкон над первым нависает, с перилами резными, из тяжелых деревянных колобашек. Там, на втором этаже куча комнат хозяйских. А у Никулишны в распоряжении весь первый этаж с кухней, чуланом, и ее персональной норой. Туда, в нору эту, она и принесла котенка. Только сидеть дома он не стал: юркнул в щель – и на волю. Видать, на воле был рожден носатый-полосатый, и как увидел ее, волю-то, так и вспомнил все. Или почудилось ему, что вспомнил? Маму-кошку, и батю-кота, и братьев-сестер. Только не помнил, как у Катерины Ивановны оказался, как семью свою потерял…